Назавтра скомканные холмистые земли кончились и путники вошли в сумрак огромных лесов Вира. Дубы и боярышник подступили к самой дороге, цепляя лица путешественников бородавчатыми свешивающимися ветвями, а копыта коней — сплетением корневищ и мокрыми пригорками мертвых листьев. Черная путаница голых сучьев слабо пропускала дневной свет, зато великолепно пропускала дождь — сеющий, бесконечный, глухо бормочущий в зарослях орешника. Земля пошла хуже — вязкая, неровная; гниющие деревья стояли местами по колено в серебряной воде, и Аверсин заметил однажды мимоходом, что болота опять наступают с юга. То и дело дорога оказывалась заплетенной зарослями или перекрытой упавшими стволами. Расчистка пути и прорубание обходных троп стали повседневной мукой. Даже Дженни, с детства привыкшей к тяготам жизни в Уинтерлэнде, приходилось несладко, она просто не успевала восстановить силы: засыпала усталая и просыпалась в серой предрассветной полумгле, нисколько не отдохнув. Каково приходилось Гарету, она могла только предполагать. Трудности укоротили его норов, и он жаловался горько на каждой стоянке.

— Что он там все высматривает? — спросил он однажды в полдень, когда Джон, приказав им остановиться (пятый раз за последние три часа), спешился и, вооруженный охотничьим луком из тяжелых рогов, исчез в зарослях орешника и терна по ту сторону дороги.

Дождь шел с утра, и долговязый юноша вымок самым жалким образом, восседая на Чалой Тупице — одной из запасных лошадей, взятых в Холде. Это была вторая верховая лошадь Дженни, а Чалой Тупицей ее окрестил Джон — к несчастью, метко. Дженни подозревала, что в минуты слабости Гарет винит ее даже за то, что в Холде так плохо с лошадьми. Дождь перестал, но холодный ветер ощупывал ребра даже сквозь ткань одежды; то и дело очередной порыв сотрясал сучья над головами и осыпал путников остатками дождя вперемешку с жухлыми, пропитанными влагой дубовыми листьями, похожими на мертвых летучих мышей.

— Смотрит, нет ли опасности… — Дженни и сама напряженно вслушивалась в подобную затаенному дыханию тишину среди тесно толпящихся деревьев.

— В прошлый раз он ничего не высмотрел, так ведь? — Гарет засунул руки в перчатках под мышки и содрогнулся от холода. Затем демонстративно стал смотреть на крохотный клочок неба, прикидывая время дня и, наверное, подсчитывая, какую часть пути они уже прошли. Говорил он с сарказмом, но сквозь сарказм явно проступал страх. — И в позапрошлый раз тоже…

— Благодари богов, — ответила Дженни. — Что ты вообще знаешь об опасностях Уинтерлэнда!

Гарет выдохнул, взгляд его внезапно прояснился. Быстро оглянувшись, Дженни нашла темную фигуру Аверсина; пледы делали его почти невидимым в сумраке леса. Джон положил стрелу на тетиву и, не натягивая, скользящим движением поднял лук.

Дженни проследила возможный полет стрелы, ища цель.

Еле видимый среди деревьев исхудалый маленький старик с трудом наклонялся, выламывая сухую сердцевину сгнившего бревна для растопки. Его жена, такая же тощая, одетая в такие же лохмотья старуха, чьи седые жидкие волосы стекали на узкие плечи, держала тростниковую корзину, принимая раскрошенные обломки. Гарет испустил вопль ужаса: «НЕТ!»

Аверсин повернул голову. Всполошившаяся старуха вскинула глаза и, тоненько взвыв, бросила корзину. Сухие гнилушки разлетелись по болотистой почве у нее под ногами. Старик схватил жену за руку, и оба кинулись наутек в чащу, всхлипывая и прикрывая головы руками, словно трухлявая старческая плоть могла остановить широкий железный наконечник боевой стрелы.

Аверсин опустил лук и позволил «дичи» убраться невредимой в сырую древесную мглу.

— Он бы убил их! — выдохнул Гарет. — Этих бедных стариков…

Дженни кивнула, глядя на возвращающегося к дороге Джона.

— Я знаю.

Она понимала, что иначе нельзя, и все-таки чувствовала отвращение, как тогда, в руинах старого города, где ей пришлось умертвить раненого грабителя.

— Это все, что ты можешь сказать? — ужаснулся Гарет. — Ты — — знаешь? Да он бы застрелил их сейчас не моргнув!..

— Это были мьюинки, Гар, — тихо сказал подошедший к тому времени Джон. — Лучшее, что ты можешь сделать с ними, — это застрелить.

— Мне все равно, как вы их называете! — выкрикнул Гарет. — Они дряхлые и безвредные. Все, чего они хотели, — это собрать топливо.

Маленькая прямая морщина обозначилась между рыжеватыми бровями Джона, он снял очки и утомленно протер глаза. «Не одному Гарету дорого обойдется это путешествие», — подумала Дженни.

— Я не знаю, как их называют в ваших землях, — устало сказал Аверсин.

— Эти люди опустошают всю долину Уайлдспэ. Они…

— Джон! — Дженни коснулась его руки. Она прислушивалась к разговору довольно рассеянно. В убывающем свете дня она давно уже чуяла некую опасность. Казалось, это покалывает ей кожу — мягкое плещущее движение в заливных лугах на севере, тонкое чириканье, заставившее примолкнуть испуганно лис и ласок. — Надо ехать. Скоро будет темно. Я не очень хорошо помню эти места, но привал здесь найти трудно.

— Что там? — Его голос тоже упал до шепота.

Она покачала головой.

— Может быть, и ничего. Но мне кажется, оставаться здесь нельзя.

— Почему? — тоненько проговорил Гарет. — Что не так? Вы уже три дня шарахаетесь от собственной тени…

— Это верно, — согласился Джон, и был опасный оттенок в его голосе. — Представляешь, что будет, если тебя схватит собственная тень?.. А ну-ка поехали. И чтобы тихо.

Была уже ночь, когда они разбили лагерь. Как и Дженни, Джон тоже нервничал, и прошло довольно много времени, прежде чем они выбрали подходящее место. Одно из них забраковала Дженни: ей показалось, что лес слишком тесно обступает поляну. Другое отверг Джон, потому что ручей не просматривался бы от костра. Дженни была голодная и утомленная, но инстинкты Уинтерлэнда требовали продолжать движение, пока не найдешь хорошего места для привала.

Но когда Джон забраковал обширную круглую поляну с маленьким полузадушенным ручейком на краю, истерзанный голодом Гарет взбунтовался.

— Ну а здесь-то что не так? — вопросил он, спешившись и прижимаясь к теплому подветренному боку Чалой Тупицы. — Ты можешь пить из ручья и одновременно любоваться костром, чего тебе еще надо?

Раздражение скользнуло, как блик по обнажаемой стали, в голосе Джона:

— Мне здесь не нравится.

— Да почему, во имя Сармендеса?!

Аверсин оглядел поляну и покачал головой. Тучи над кронами разорвались, водянистый лунный свет блеснул в линзах очков, в дождевых каплях, запутавшихся в его гриве. Он нахлобучил капюшон на нос.

— Еще не знаю. Я не могу сказать, почему.

— Ах, ты даже не можешь сказать, почему! Что же тогда тебе вообще может понравиться?

— Мне бы понравилось, — с обычной своей сокрушительной въедливостью парировал Аверсин, — чтобы шитые шелком щеголи не подсказывали мне место привала только потому, что они желают ужинать.

Удар попал в точку, и Гарет взбесился.

— Нет, дело не в этом! Ты слишком долго жил волчьей жизнью и уже ничему не доверяешь! А я не собираюсь идти через лес, потому что…

— Прекрасно, — хмуро сказал Аверсин. — Ты можешь, дьявол тебя забери, остаться здесь.

— И останусь! Езжайте вперед, а я останусь здесь! А то еще ты, чего доброго, меня пристрелишь, когда я подойду к тебе, а ты услышишь шорох.

— Могу.

— Джон! — Холодный, режущий голос Дженни прервал ссору. — Сколько еще времени мы можем идти сквозь лес без света? Собираются тучи. Дождя нет, но уже через два часа ты в двух шагах ничего не увидишь.

— Зато увидишь ты, — заметил он.

«Он тоже это чувствует, — подумала Дженни. — Это нарастающее ощущение, что кто-то наблюдает за тобой с той стороны дороги.»

— Увижу, — согласилась она. — Но у меня нет твоего опыта. Насколько я помню, хороших мест больше не встретится. Мне тоже не нравится эта поляна, но идти сейчас — еще опаснее. Даже если я вызову ведьмин огонь, толку от него будет мало.

Джон оглядел темный лес, еле различимый теперь в холодном мраке. Ветер шевельнулся в голых ветвях, сплетающихся над их головами. Дженни слышала шепот папоротника и торопливое бормотанье питаемого дождем ручья. Ни звука опасности. Тогда почему она все время высматривает что-то боковым зрением, откуда эта готовность к бегству?..