Никто ничего не заметил, но я боялся – я не смел продолжать. Я приколол булавку на место. Вскоре я начал выигрывать – понемногу. Потом к столу подошел Трейси Бельмануар и стал наблюдать за нашей игрой. С этого момента все разладилось. С него все и началось.

Трейси стоял позади меня и смотрел… Я чувствовал его спиною – словно какой-то черный мотылек висит… Не знаю, как долго он стоял, мне показалось – много часов… Я ощущал на себе его взгляд. Мне хотелось закричать – клянусь, руки у меня дрожали…

Вдруг он пошевелился. Я положил туза червей. А он мягким пугающим голосом сказал: «Минутку!»

Милуард удивился. Я пытался убедить себя в том, что Дьявол ничего не заметил… Метка на рубашке была такой слабой, что я сам еле различал ее. И он, сторонний наблюдатель, никак не мог ее обнаружить. Он шагнул вперед. Я помню, что он задел мое плечо. Я помню, как его бриллианты отразили свет свечей. По-моему, я совершенно отупел.

Я только повторял про себя: «Сумасбродный Дьявол! Сумасбродный Дьявол!» – да все глядел на эти мерцающие бриллианты. Потом я подумал: «Он – брат Лавинии, но мне он не по душе, не по душе…» До чего глупые мыслишки! А в горле у меня пересохло – совершенно пересохло.

Он наклонился к столу… Протянул свою белую, белую руку… перевернул туза… поднял лорнет и всмотрелся в карту.

Потом он опустил лорнет и достал табакерку. На ней было эмалевое изображение Афродиты… Я услышал, как Трейси просит Милуарда осмотреть туза. Мне хотелось вскочить и задушить его… Я с трудом удержался.

Ричард замолчал. Содрогнувшись, он провел рукой по глазам.

– Милуард увидел царапину. Он воскликнул, что карты меченые! Вдруг все окружили наш стол – и стали говорить одновременно. Джек положил руку мне на плечо: они с Дэром разбирали колоду. А я мог смотреть только на Трейси… Эндовера. Он казался таким пугающим, таким зловещим в этом совсем черном наряде. Глаза он прикрыл… лицо такое белое… И он смотрел на меня! Казалось, он заглянул мне в самую Душу!.. На секунду мне показалось, что он все понял. Мне хотелось воскликнуть, что он ошибся! Мне хотелось закричать ему, чтобы он отвел свой взгляд! Одному Богу известно, что я мог бы сделать… но он перевел взгляд – на Джека. И на его проклятой маске-лице появилась эта презрительная усмешка! Мне хотелось убить его за эту улыбку! По-моему, и Джек ее понял: он бросил карты и уставился на Трейси.

Все наблюдали за ними… на меня никто не смотрел. Если бы посмотрели, я бы выдал себя, но они глядели на губы Эндовера, как завороженные, и только переводили взгляд с него на Джека – и снова на него…

Я помню: Фитцджеральд уронил носовой платок, почему-то меня это ужасно заинтересовало. Я все думал: отчего он не поднимает… и тут Эндовер снова заговорил: «И удача повернулась к Карстерзу лицом?..»

Вот так, Уорбертон! Точно таким чуть вопрошающим тоном.

Не успел Джек ответить, как поднялся шум. Дэр крикнул Эндоверу: «Стыд!» Они смеялись над ним – как то и должно было быть. Но я видел, как они переглядываются: они сомневались. Было подозрительно, что у Джека была эта полоса везения – и то, что он начал проигрывать, как только отошел от этого стола.

Милуард – бедняга Милуард уставился на Трейси и, заикаясь, пролепетал, что мы наверняка играем другой колодой. Я буквально задыхался! А Эндовер его поправил… Почему он это знал?! Больше никто этого не помнил, не обратил на это внимания – только он!

Как сейчас вижу: Джек напряженно застыл, высоко подняв голову, его синие глаза сверкают.

– Должен ли я понимать это так? Вы меня обвиняете, Бельмануар? – сказал он. Ах, как он был взбешен!

Трейси не сказал ни слова. Он только мельком взглянул на меня и снова отвел глаза.

Джек больно сжал мне плечо. Я ощущал его гнев… Дэр воскликнул, что такое предположение чудовищно. Чтобы Джон смошенничал!..

Трейси спросил, не его ли это карты. Боже! Я как сейчас слышу этот мягкий насмешливый голос!

Дэр побагровел (вы знаете, как с ним это бывает, Уорбертон). «Их открыли здесь, в вашем присутствии!» – крикнул он.

«Карстерз открыл», – улыбнулся Трейси.

Это была правда. Но почему это помнил один только Трейси? Они изумленно взирали на него. Дэр повернулся к Джеку, ища подтверждения. Тот кивнул. По-моему, он никогда не был таким надменным.

Вы помните, как Дэр любил Джека? Он попытался все замять – взять ситуацию в свои руки. Бесполезно! Мы были марионетками в руках опытного кукловода – этого дьявола, Бельмануара!

Он один управлял этой ужасной сценой… Он напомнил, что колодой пользовались только трое из нас: Джек, Милуард и я.

Джек засмеялся.

«Теперь вы еще Дика обвините!», – презрительно бросил он.

«Одного из вас – определенно, – улыбнулся Эндовер, – или Милуарда».

Тогда все поняли, что кто-то из нас троих должен был пометить карты. Милуард был сконфужен, но его никто не подозревал. Это был Джек – или я.

До конца моих дней я не забуду весь ужас этих минут. Если меня разоблачат – между мной и Лавинией все кончено. Говорю вам, Уорбертон: в тот момент я совершил бы любой грех! Ничто меня не остановило бы – я не мог ее потерять! Вы не представляете себе, что она для меня значила!

– Могу догадаться, сэр, – серьезно сказал адвокат.

– Нет, нет. Никому не понять глубины моего чувства! По-моему, и Джек не понимал… Я почувствовал, как он снял руку с моего плеча… Он понял правду. Я услышал, как он резко выдохнул через зубы воздух… Мне как-то удалось встать и повернуться лицом к нему. Я не оправдываюсь: я знаю, что вел себя подло. Я посмотрел на него и произнес его имя, словно я едва верю своим ушам. Так все и подумали. Но не Джек. Он понял, что я умоляю его о спасении. Он понял все, что я хотел ему сказать. Мгновение он только смотрел на меня. Я думал… думал… да простит меня Бог, я думал, что он мог бы взять вину на себя. Потом он улыбнулся. Да, я трус, но когда я увидел эту печальную, горькую улыбку на его губах, я почти готов был признаться во всем. Но только лишь почти… Я оказался слишком подлым.

Джек поклонился всем присутствующим и особо – Дэру. Он сказал: «Я должен перед вами извиниться, сэр».

Дэр бросился вперед, сжал ему плечо, крикнул, что не верит!.. Но Джек рассмеялся, и он отшатнулся от него, как от прокаженного! А все они! Боже, видеть, как они отстраняются, стараясь не глядеть на Джека! А лицо Джека бледнеет и мрачнеет… с каждой секундой… И все друзья поворачиваются к нему спиной. Девнант… даже Джим Девнант отошел с Ивенсом к камину.

Я не мог смотреть на Джека. Не смел. Я не мог подойти к нему – отстоять его. Не имел права. Я оставил его стоять там… посреди комнаты… одного. Все завертелось у меня перед глазами… мне было нехорошо…

Я упал на стул, пряча лицо. Мне было все равно: пусть они меня заподозрят. Но они не заподозрили. Они знали, как сильно мы любили друг друга, и не удивились, что я потерял власть над собой.

Я услышал мягкий голос Эндовера: он что-то рассказывал Дэру. О, они были прекрасно воспитаны, эти господа! Они пытались сгладить эту неловкость – отвернулись от Джека.

Джек снова заговорил. Как мужественно он сохранял гордость! Я точно помню, что он сказал: «Мистер Дэр, ваша милость, джентльмены – я приношу вам свои извинения за столь неприятную сцену. Позвольте мне уйти».

Ему не ответили. Я услышал, как он идет к двери… открывает ее. Я не мог поднять на него глаз. Он… он задержался у двери и… произнес только одно – «Дик!» – совсем тихо… Одному Богу известно, как я оказался рядом с ним! Кажется, я опрокинул стул. Это привлекло внимание Дэра. Он сказал: «Вы ведь не уходите, Дик…» Я крикнул ему: «Да!» – и тут Джек взял меня за плечо и вывел из комнаты.

И… и он сказал мне: «Бедный старина Дик!» Он ни словом не упрекнул меня! Он не позволил мне вернуться и сказать правду – я порывался это сделать. Да, Уорбертон, когда Джек подозвал меня к себе, я готов был во всем признаться… но… но Джек мне не дал. Он сказал: «Ради Лавинии»…

Уорбертон громко высморкался. У него дрожали пальцы.