За этими мыслями он как-то даже и забыл, что ехать в Москву ему не на что, а ведь кроме дороги в оба конца ему придется платить и за саму операцию. Впрочем, не в деньгах дело. Деньги он, конечно, достанет, а вот… Что стоит за этим «вот», он не знал еще, но уже близок был к разгадке. Всю жизнь он добровольно сторонился общества, стремился к уединению, а вот теперь…». А вот теперь судьба действительно забросила меня в самый далекий и глухой угол. Действительно в одиночество, да такое кошмарное, что и предположить было трудно!» Ему хотелось ненавидеть всех и вся, бороться… Бороться было не с кем! И не за что! Он оказался в психологическом тупике, и мысли его лихорадочно заметались в помутившемся разуме в поисках выхода.

И вдруг одна из этих мыслей тормознула в его воспаленном мозгу, расплылась мутно, затем оформилась и приняла окончательный вид: «А что если эту нелепость положена сделать своим преимуществом?!»

Он подумал, хочется ли ему женщину? И все соответствующие рефлексы тут же отозвались на эту мысль. Однако! Вот воспряло в нем какое-то побочное ощущение, и интеллигент не сразу понял, что это отвращение к его однополым собратьям, вызванное собственным воображением. А он вообразил, как ладони его гладят нежные девичьи припухлости, и тут же вспомнил про свои груди. Вспомнил и почти наяву увидел, как к его чужеродной, но все же женской груди, тянутся чьи-то грязные и волосатые пальцы… Бр-р-р! В какой-то мере ему даже показалось, что он сейчас в состоянии понять чувства или, вернее, ощущения насилуемой женщины, ее боль, ужас и рвотное отвращение к жестокой похоти самца. Но он не знал, что такую горькую чашу испивает до дна только женщина не покорившаяся, не сдавшаяся насильнику. Смирившиеся же могут даже получить от насилия относительное удовольствие.

«Как бы там ни было, но я воспринимаю мир, как настоящий мужик», – подумал интеллигент. Это, по его мнению, было в настоящий момент главным и вернуло его к мысли о том, чтобы бросить встречный вызов нелепой ситуации, в которой по воле судьбы он оказался. Он внутренне ожесточился, сам того еще не сознавая, и тогда из самых отдаленных тайников его тела и души поднялись на поверхность и задействовали силы человеческих резервов. Тех самых, которые из мальчиков делают вундеркиндов, а из юношей – гениев, которые укрепляют дух и ускоряют рывок солдата на линии решающей атаки, которые вдруг подстегивают писательское воображение и мысль в самый пиковый момент прокуренной усталости и душевной пустоты.

В этот день, первый из тридцати, вместо вялого интеллигента домой вернулся новый, какой-то упругий, что ли, человек. И жена недоуменно косилась на него, заметив, но, не поняв эту в нем перемену. И даже не удивилась, что он лег спать отдельно от нее. Интуиция подсказала ей: соперницей тут и не пахнет.

Капитан Баранов вошел в дежурку. Он был толст, и эта объемность не нравилась ему, заставляла раздраженно пыхтеть и сопеть. По пути к своему столу капитан смахнул пухлой лапой шапку с задержанного бомжа, строго глянул на пьяненького мужичка в косо застегнутом плащишке, сделал замечание слишком замечтавшемуся помощнику дежурного за расстегнутый китель и, наконец, утвердился на своем стуле, внимательно оглядев собственные руки, а после всего этого уставился на Трева:

– Сачкуешь?

– Сачкую, – согласился Трев, испытывавший самые теплые чувства к этому чудному капитану, в тучном теле которого каким-то образом кипел, не утихая, холерический темперамент непоседы.

В глазах Трева Баранов был каким-то странным милиционером. Его поступки были непредсказуемы, мысли не всегда логичны, манеры – актерские, но вместе со всем этим капитан слыл и был отличным оперативником.

– Ты сачкуешь, а у нас «гастролеры» всех пассажиров на уши ставят. Особенно вот таких. – Баранов указал на мужичишку в плаще. Задержанный или сам явившийся при этом жесте капитана встрепенулся было, пробежал пальцами по пуговицам плаща, но снова вдруг скис.

– Мое дело – собаки, – равнодушно отозвался Трев. – И вообще я из управы, а не из «линейки», – добавил он, имея в виду линейное отделение милиции– Вырядился! – капитан сердито засопел. – Не оперативник, а денди какой-то мадридский…

– Если уж денди, то только лондонский, – усмехнулся Трев.

– Пусть так, – буркнул Баранов, с одобрением разглядывая щеголеватый костюм Трева, его замшевые туфли и тонкую ангорскую шерсть свитера. – Пива хочешь?

– Вы же знаете, капитан, что не хочу, зачем предлагать?

– Что я знаю? Что я должен знать? Не пьет он, видите ли! Все пьют, а он, видите ли, не пьет! Гусь белый!

– Ворона, скорее, белая.

– Пусть ворона… – Баранов откровенно играл сегодня этого ворчуна-наставника. – Не хочешь – мне больше достанется. Однако, я, пожалуй, сегодня тоже не буду. Я водки хочу, а не пива. Водки с перцем… Ну-ка, пойдем-ка!

Баранов увел Трева в свой персональный кабинет и вытащил из сейфа папку:

– Вот тебе – сразу три ограбления, но ты погоди их читать, я про все тебе на словах сначала изложу. Все три выполнены по обычной методе: женщина заманивает, а мужики-подельники грабят. Но в данном случае есть одна неувязочка: двое из потерпевших утверждают, что их била сама женщина. Странная – штука, верно? Как-то грубо все, нагло, но следов – никаких, вещдоков – тоже…

Капитан замолк, немного посопел, затем продолжил безо всякой связи с предыдущей тирадой:

– Вот ты вырядился, как щеголь, не пьешь… А ты выпей! Пивка попробуй!

– Хотите меня в качестве «живца» использовать? Напрасно, я считаю. Они уже уехали давно. Не могут же они без конца на одной станции… Трое только заявили, а сколько еще постеснялось?

– Трев, послушай меня! – Баранов на сей раз выглядел совершенно серьезным. – Не нравится мне все это. Как-то все тут не так… А ты, я знаю, в свою интуицию веришь…

– Я доверяю больше интуиции вашей, капитан. Как только просмотрю показания потерпевших, так сразу пойду в ресторан, пить коньяк. Но сначала дайте мне хотя бы словесные портреты тех, на кого мне следует обратить особое внимание. Ведь вы-то, надеюсь, весь вокзал просмотрели, а ресторан – тем более.

– Правильно! Поэтому пить коньяк в ресторане вовсе необязательно. И по вокзалу швыряться не надо. Ты лучше настройся на дальнюю дорогу. Именно она тебе сейчас выпадает, как говорят гадалки. – Баранов расстелил на столе железнодорожную карту. – Вот тут, тут и тут были схожие грабежи. Группа сходит с поезда в крупных городах, несколько часов «работает» на вокзале', а затем перебирается дальше. Прямехонько по направлению к первопрестольному граду, вешая на нашего брата нераскрытые грабежи. А я терпеть ненавижу нераскрывку.

– Капитан, я же напоминал вам, что я не из «линейки». У меня ведомство другое. Управа меня разве отпустит? Разве осмелится она оголить питомник? Я ведь кинолог прежде всего… А ваш план и для другого УВД сгодится. Группу, по вашей логике, где-то под Красноярском или в самом Красноярске встречать надо?

– Да, именно там. А что касается другого УВД – ты прав, могут нам и не разрешить это дело. Точно не разрешат. Но мы с тобой им не скажем… Короче, сможешь взять дня три отгулов?

– Авантюра… – Трев задумался. – Люблю авантюры. Отгулы тоже люблю, и они у меня есть… Заказывайте билеты! Кто у нас в Красноярске?

– Журковский. Я ему звякну, и тебя встретят.

– А почему именно мне вы это предложили? Ведь у вас достаточно оперативников.

– Случайно, Трев, случайно. Увидел – и предложил.

– Это, как я понимаю, потому, что я хороший человек?

– Ага, очень хороший. Пороть только некому этого человека. Иди, не балагурь!

В самолете Трев снял куртку, расстегнул пиджак и удобно полуразлегся в кресле. Достал из кейса подарок одного хорошего товарища, недавно побывавшего в Японии – черную ленту из мягкого, но плотного бархата, завязал ею глаза, заткнул уши элегантными затычками, расслабился, и гудящий полетный антураж совершенно исчез для него. Трев даже немного подремал, но мозг его работал четко и ясно.