Я сидел за завтраком у окна, когда Томас доложил о визитере. Это был Банколен. Он появился в сияющем цилиндре и в визитке — на вид слишком француз. Бородка его была, судя по всему, аккуратно подстрижена только что.

Шеф полиции, как наступивший день, искрился весельем и насмешливостью. Но тени под глазами словно подсказывали, что ночью он почти не спал. Усевшись напротив меня за столом, Банколен сложил руки на набалдашнике трости с задумчивым видом.

— Кофе? — предложил я.

— Бренди, — рассеянно отозвался он.

Он выбрал абрикотин, и не одобряющий прием спиртного с утра Томас принес графин. Золотистый цвет напитка сиял на солнце. Банколен поднял маленькую рюмку и рассматривал ее. Его взгляд казался ушедшим в себя, как будто он заглядывал в глубину магического кристалла. Я подумал, что мой друг, вероятно, и ночью пил. Он осушил рюмку и задумчиво отодвинул ее в сторону.

— Мне не нравится тон утренних газет, — наконец сказал он. — Думаю, придется мне закончить расследование уже завтра… Я обещал твоему отцу, — помолчав, продолжил детектив, — позаботиться о тебе, когда ты приедешь в Париж, что обязательно должно было произойти. Думаю, теперь это включает твое участие в теперешних событиях. И все же ты слишком похож на него, чтобы быть полезным, — в вас обоих слишком много ирландского. С другой стороны, именно поэтому ты и можешь оказаться полезным.

Он внимательно изучал меня, как режиссер, выбирающий актера на определенную роль. А может, как генерал, рассуждающий о предстоящем бое в цифрах и планах, не задумываясь о своих подчиненных, то есть всего лишь солдатах. Тонкая улыбка Борджиа пряталась у него в усах.

— Сегодня днем будут получены результаты вскрытия тела и отчет о проверке некоторых людей. До этого у нас будет работа. Заканчивай завтрак. Мы идем поговорить с месье Киларом.

— Отлично! А где доктор?

— Заедем за ним по дороге. Я приехал на машине, но хочу, чтобы ты взял и свою… Присутствие доктора будет очень важно. Мне интересно послушать, как он объяснит ход размышлений убийцы, когда мы его возьмем.

— Банколен, — медленно произнес я, — вы, видимо, считаете, что, кроме вас, никто ничего не замечает.

— А, наконец-то мы к этому пришли! Давай послушаем, что ты думаешь об этом деле.

— Я не претендую на то, что во всем разобрался. Но не надо недооценивать Графенштайна. Он далеко не глупец. Вчера вечером он заметил нечто… и это настолько его потрясло, что он старается не думать о своем открытии. Оно казалось слишком тупым, чтобы быть правдой.

— И как ты думаешь, что же он заметил?

— Не знаю. Но подозреваю, что это такой момент, о котором никому и в голову не приходило подумать. Доктор счел этот факт слишком невероятным, чтобы говорить о нем. И было еще множество других фактов, которые мы не рассматривали…

— Например?

— Две особы, а именно наш буйный друг Голтон и та англичанка, которую я обнаружил наверху. Они говорили о том, что беседовали с Салиньи по-английски. Затем — не знаю, что заставило вас задать такой вопрос, — вы спросили об этом у Вотреля. По его словам, Салиньи не говорил на английском. Кто-то из них взял на себя труд солгать.

Банколен довольно усмехнулся:

— Ты делаешь заметные успехи, друг мой. Ты вполне способен понять очевидное. Так можешь ли предположить причину, по которой кто-то из них лжет?

— Нет. Казалось бы, это совершенно не имеет значения. И вместе с тем странно, что этот пункт заставляет кого-то лгать. Я только хотел приложить доктрину „ложного факта“.

— К кому?

— Кажется, к Вотрелю. Затем, что касается этой книги — „Алиса в…“…

Банколен вдруг оставил свои насмешливые манеры. Весело смеясь, он стукнул по набалдашнику.

— Отлично! Ты становишься интересным. Продолжай.

— У меня есть теория. Вчера вечером курительная комната практически пустовала. Поэтому стюард и заметил, как из нее вышел Салиньи. Так что мало кто мог забыть в ней „Алису“. Более того, никто не признался, что именно он оставил ее. С другой стороны, Вотрель и Салиньи провели там очень много времени — они занимали кабинку более получаса… Предполагаю, что книгу случайно забыл там Салиньи. Предполагаю также, что он хотел захватить ее для леди на третьем этаже, которая разделяла его литературные вкусы. — Неосознанно я вложил достаточную долю язвительности в это замечание. — В любом случае почему все-таки Вотрель не сказал нам, что книгу забыл Салиньи?

— Друг мой, этим вопросом ты выдвигаешь великолепное противоречие своей теории. Следовательно, ты считаешь, что у Вотреля были веские причины убедить нас в том, что Салиньи не говорит по-английски?

— Если книгу оставил Салиньи, Вотрель должен был это знать. Но он промолчал. Значит, это он сам забыл ее…

— Да… если только не согласиться с твоим первоначальным допущением, что больше никто не мог это сделать. Что ж, Вотрель не сказал нам об этом, возможно, потому, что не заметил, как Салиньи оставил там книгу; это же вполне допустимо.

— А мне кажется, — сурово заметил я, — что Салиньи назначил подозрительно много свиданий на вечер. Одно — с молодой англичанкой, а другое — с убийцей. Похоже, он собирался очень оживленно провести свою брачную ночь, при этом совершенно не принимая во внимание новобрачную. Тогда возникает вопрос какая связь между Лораном и любовницей Салиньи, мисс Грей? Этот таинственный тип, Лоран, наносит визит мисс Грей, пачкает ей руку кровью и сообщает, что Салиньи не придет к ней на свидание… Что, Лоран так отечески заботится обо всех женщинах, которые имеют отношение к этому делу?

— Спокойнее! — смеясь, воскликнул Банколен. — В своих усилиях раскрыть убийство тебе почти удалось доставить мне головную боль. Точно так же ты можешь спросить, не было ли у Салиньи личного интереса ко всем женщинам, замешанным в этом деле. Tiens![9] Это был хладнокровный тип, Салиньи! По мере расследования характер нашего выдающегося спортсмена становится все непонятнее. В своей спокойной, простодушной и откровенной манере он назначает на вечер после своего бракосочетания свидание с любовницей своего лучшего друга. Согласно твоим рассуждениям, он так продумывает свидание, что берет с собой „Алису в Стране чудес“, дабы не тратить напрасно времени. Diable! Ловкий парень! У вас в Америке таких называют делягами.

Пока Томас вызывал по телефону мою машину, Банколен прошел в гостиную. Я слышал, как он бегло и небрежно пробежался по клавишам, как хороший пианист. Мне вовсе не по душе была его манера снисходительно относиться к идеям других. Но когда я вошел в комнату, он взглянул на меня и криво усмехнулся:

Послушай, старина. Может, тебе будет интересно знать… я боюсь, что ты прав. — Пожав плечами, он несколько раз нажал клавиши в верхнем регистре. Затем встал, готовый идти.

На улице меня уже ожидала доставленная из гаража моя машина. Банколен в своем „вуазане“ поехал впереди. Мы сделали круг, и он забрал у отеля Графенштайна, после чего я поехал за ним по Елисейским Полям, через площадь Согласия и за реку. Затем мы свернули на бульвар Сен-Жермен. Остановились у старого серого здания недалеко от известного ресторана, примыкающего к бульвару как дополнительное привлечение публики. Через арку, перекрытую толстой дверью, мы попали в туннель, где консьерж с чудаковатым лицом проводил нас подозрительным взглядом, пока мы проходили в заросший сорняками четырехугольный двор, окруженный мрачными серыми стенами.

Мы наконец нашли контору месье Килара. Угрюмый клерк проводил нас в длинную приемную с зарешеченными окнами, украшенную картиной знаменитого доктора Гийотэна. Вскоре нас пригласили в кабинет адвоката.

Судя по его вдохновенному и оживленному виду, он или репетировал речь, или распекал клерка. Это настолько высокий и худой человек, что его тело, казалось, могло складываться. У него был вытянутый голый череп с крючковатым носом и холодными глазами под изогнутыми веками. Белки его глаз казались неожиданно ослепительными на его пепельном лице. Облаченный в черную адвокатскую мантию, он стоял за широким столом в кабинете, полном книг, и величественно кивнул нам, когда мы вошли.