— Ах! — воскликнул Графенштайн, стукнув по столу. — Уж не тот ли это Александр Лоран, кого я осматривал?!

— Да, доктор. Насколько я понимаю, это был ваш любимый случай. Помню, в связи с ним вы написали несколько научных статей.

Доктор живо поправил очки и устроился поудобнее.

— Ну конечно, месье Лоран! Разумеется, я его помню. Что вы хотите знать?

— Просто расскажите о нем. Мне нужна какая-нибудь подсказка… отправной момент для размышлений.

— Ну, лично мне казалось, — начал Графенштайн, — что это типичный случай гиперестезии — повышенной болевой чувствительности. Убийство на почве вожделения. Но я никогда не слышал, чтобы пациент предпринимал попытку подобного убийства в отношении собственной жены. Вскоре после свадьбы этот мистер Лоран напал на жену с бритвой! К счастью, она нашла в себе силы оказать сопротивление и сумела выбежать из комнаты, заперев его там, пока не подоспела помощь.

Банколен достал из кармана несколько конвертов и карандаш. Вычеркивая пункт за пунктом, он писал рядом какое-то длинное слово, отделяя его от прежнего равным расстоянием. Банколен задумчиво пускал дым колечками и следил за тем, как они плавно поднимаются вверх.

— Я как раз находился в Туре, и меня пригласили осмотреть его. Это было поразительно! Его мозг работал с изуми тельной ясностью. Держался Лоран спокойно. С ним было приятно разговаривать. Я не обнаружил у него никаких умственных отклонений. Казалось, пациента это несколько изумило. Но я установил кое-какие признаки наследственной эпилепсии. Никаких физических недостатков, если не считать легкой близорукости, появившейся вследствие слишком напряженных занятий. Лоран был высокого роста, пропорционально сложен, без малейших признаков анатомического вырождения. Он носил темную бороду и очки; взгляд карих глаз был спокойным, но очень проницательным. Смертельная бледность лица подчеркивала своеобразный широкий разрез немного выпуклых глаз.

Он оказался исключительно образованным лингвистом. Превосходно, без малейшего акцента говорил на немецком. «Я могу объяснить свое заболевание, — заявил он мне, при этом абсолютно бесстрастно! — Но если у меня в мозгу имеется какая-либо ассоциация вожделения убийства, то мне об этом неизвестно. Не думаю, что это имеет отношение к наследственной болезни. Скорее всего, это связано с книгами, которые я читал».

Доктор Графенштайн говорил медленно, обдумывая каждое слово.

— «Всему причиной крайнее истощение нервной системы, — говорил мне Лоран. — С одиннадцати лет — я был не по годам развит, если эта подробность вам поможет, — я выбирал книги по одной теме. Шерр, Фридрих, Десуар — из Средних веков; Суэтониус, Фридландер из того времени, что называют порочным Римом (а вы читали Видемейстера?); особенно хроники Борджиа, маркиза де Сада; „La Vie de Gilles de Rais“.[1] — Графенштайн помолчал. — Простите, сразу не могу припомнить все работы, которые он перечислил. Помню, что он любил писателей с богатым воображением — Бодлера, де Куинси, По. Двух последних он с такой же легкостью читал на английском, как и на немецком.

„На меня находит это наваждение, — сказал он, — иногда внезапно, но чаще как результат длительных и неторопливых размышлений. Я начинаю думать, что было бы приятно видеть кровь — кровь мужчины, женщины, какого-нибудь животного. Я не испытывал к ним вожделения. Такое впечатление, будто меня мучит голод и убийство могло бы меня насытить; или скорее такое чувство, какое человек испытывает, разглядывая какую-нибудь картину или статую. Это очень сильное желание“.

Да, нужно было его видеть! Он сидел под яркой лампой на низком белом стуле, положив руки на колени. И улыбался мне. Когда он говорил, у него страшно увеличивались зрачки, а улыбка становилась такой широкой… У него были очень мягкие и белые, как и лицо, руки, и его темная борода, хотя и аккуратно подстриженная, была растрепана, словно побита молью.

«Я часто убиваю, — говорил он. — И впервые случилось, что об этом узнали. Я очень люблю свою жену. Настолько сильно, что хотел ее убить. Вы слышали легенду о loupgarou, об оборотне? В окрестностях Тура на лугу не так давно паслись овцы, герр доктор. Я убил одну из них. А потом подумал, как было бы приятно убить жену фермера, который там жил. Я умею проникать в дома, герр доктор, таким образом, что об этом никто не догадывается. В ту ночь я постучал в окно и позвал женщину, но она не вышла из дому. Думаю, она испугалась, заметив, что мой рот испачкан кровью. Но я устал и оставил ее в покое».

Он часто подергивал плечами, как будто у него нервный тик, а один раз коснулся моей руки. Обычно он сидел спокойно и улыбался, с этой своей шелковистой каштановой бородой и с широко раскрытыми глазами, с любопытством взирающими на мир сквозь стекла очков.

Ах да! Я вспомнил еще один факт, который произвел на меня впечатление! Он сказал: «Меня собираются запереть, друг мой. Лучше им этого не делать, потому что они не смогут удержать меня взаперти. Помните эту замечательную строчку: „Ты свистни, тебя не заставлю я ждать!“ Скажите им, чтобы они об этом не забывали, хорошо?»

Закончив рисовать нам ужасающий портрет своего пациента, громадный австриец откинулся на спинку дивана.

— Он так и сказал? — подумав, спросил Банколен. — Что ж, доктор, тогда я приступлю к рассказу. Полагаю, он вас заинтересует.

Сам я на суде не присутствовал и всю информацию об этом деле почерпнул из «Газетт де трибюно», но ее достаточно. Лоран происходит из хорошей семьи, в Туре до сих пор живут его родственники. У него приличное состояние, поэтому его поместили в местную частную клинику для душевнобольных. Десять месяцев назад — в августе прошлого года — он оттуда сбежал.

Теперь, когда уже слишком поздно, мы смогли проследить его передвижения. Он поехал в ваш город, доктор, в Вену. Там предоставил себя заботам доктора Ротсволда…

Графенштайн невольно вскрикнул.

— Могу пояснить, — обратился Банколен ко мне, — этот доктор Ротсволд смесь гения с шарлатаном. А известен он как хирург, обслуживающий преступников.

Графенштайн подавленно ойкнул.

— Около месяца назад доктора Ротсволда убили.

— Я тоже об этом слышал. Парижская полиция взяла на себя труд сообщить вам, что его убил Лоран.

— Ротсволд специализировался на пластической хирургии. Думаю, вы к этому ведете?

— Да. Каким образом он изменил свою внешность, нам неизвестно. Венская полиция получила показания медсестры Ротсволда. Та знала, что у него имелся пациент и что с его лицом была проведена какая-то пластическая операция, но она никогда не видела Лорана. Ротсволд сам проводил анестезию, тогда как медсестра помогала на первой стадии — при кормлении пациента жидкой пищей, когда лицо пациента скрыто бинтами.

Время от времени бесстрастное лицо Банколена застилали клубы дыма от его неподвижной сигары, придавая ему какое-то сатанинское выражение. Он ни разу не повысил голос и неотрывно следил за толпой в зале. Но сейчас его голос дрогнул, пальцы сильнее сжали сигару, во взгляде появилась напряженность.

— Что за сцена из балаганного театра для человека с воображением! Дом Ротсволда — коттедж в тени тополей рядом с Киршофштрассе, где в окне операционной низко висит яркая лампа… Лоран покинул коттедж в прошлом году, вечером 7 марта. Полицейский видел человека, вышедшего из ворот дома Ротсволда с двумя чемоданами, который пошел по улице, весело насвистывая… Ночью в полицию позвонили соседи. Они жаловались, что во дворе Ротсволда кошки подняли жуткий вой.

В операционной по-прежнему горел свет. Полиция обнаружила голову Ротсволда, выглядывающую из сосуда со спиртом, который стоял на полке, но тело так и не смогли обнаружить.

Мне показалось, что голоса в салоне зазвучали громче, жесты беседующих стали более оживленными, освещение более ярким и холодным. Банколен положил сигару в пепельницу и допил свой коктейль. Казалось, он не замечал отдаленного шума. Медленно кивая, Графенштайн задумчиво постукивал друг о друга кончиками пальцев сомкнутых ладоней. Думаю, им было не внове слышать подобный ужас.