У главного героя этой книги, или, как говорят критики, протагониста, два имени: Иагор Каргаретели и Гора Мборгали. Первое - данное от рождения, второе - прозвище. В моем представлении граждане, имеющие по две и более фамилий, принадлежат к уголовному миру. Так вот, Иагор Каргаретели за свою жизнь сменил несколько имен и фамилий, потому как числился в преступниках, однако Гора Мборгали прозвали его еще в ту пору, когда совершаемые им преступления не шли дальше кражи варенья. В деле хищения сластей его, пожалуй, можно назвать и рецидивистом. Под вымышленной фамилией тут не скроешься, подобное в семье мог совершить только Гора. И даже если на нем, положим, греха не было, родителям казалось, что мальчик тайком объелся конфет, особенно коли обедал он, против обыкновения, без аппетита.

Мборгали-непоседой окрестил его за беспокойный нрав дед - худощавый старик спортивного сложения, рыцарь внешностью и манерами, в прошлом лихой наездник, меткий стрелок, душа безудержных пиршеств и покоритель женских сердец, личность широко известная. Дед лично водил внука в начальные классы - туда и обратно. В обществе не без оснований полагали, что старик возложил на себя эту обязанность для того, чтобы все воочию увидели, каким он сам был в детстве "ловким, красивым и умным" - словом, таким, каким считал своего внука. Их сходство и в самом деле было поразительным. Однокашники Каргаретели, естественно, не могли этого не заметить. Прознали они и о том, что полное имя деда - Иагор, а зовут его уменьшительным Гора. Тогда и внука стали называть Горой, а, поскольку мальчику имя отнюдь не претило, оно так за ним и осталось. Безгранично гордый и счастливый дед счел выполненной одну из миссий своей жизни и перестал водить внука в школу, сославшись на то, что такой на редкость собранный ребенок может прекрасно ходить в храм мудрости один. О школьном прозвище прослышали в семье, и тут оно окончательно пристало к мальчику. Прозвище, помимо немалых стараний деда, закрепилось, возможно, и потому, что в молодом поколении близких родичей Гора был единственным мужчиной...

Было в этом ласковом имени нечто таинственное и достойное.

Гора!

Немного времени понадобилось и на то, чтобы в школу проникло Мборгали. Оно привилось. Даже учителя сочли прозвище точнейшим и, когда хотели осадить не в меру расшалившегося мальчика, обращались к нему - Мборгали, а с лаской и поощрением - Гора. Как-то раз новый учитель физкультуры спросил у него имя и фамилию. "Гора Мборгали", - ответил мальчик, и спустя несколько лет иные могли назвать его настоящее имя лишь после короткого замешательства. В связи с этим Иагор старший счел выполненной и вторую значительную миссию своей жизни - утвердил под солнцем человека, заступившего на его место. Однажды у мальчика спросили, какое у него подлинное имя. "Оба, - ответил тот с улыбкой, - но я больше откликаюсь на Гору или Мборгали". Сам он предпочитал прозвище, именовал себя только Гора Мборгали, исключая те случаи, когда представляться нужно было официально.

Горе было пять лет, когда с ним произошло событие, надолго оставившее след. Младенческая память вобрала в себя все четко и остро. Жизнь его, на мой взгляд, отсюда и началась, поскольку жизнь - это то, что помнишь. Остальное - существование.

Как известно, революция не киносеанс, чтобы начаться и точно, через отведенные полтора часа, закончиться. Она похожа на комету с длинным хвостом. Для Горы началом того "хвоста" была поздняя осень двадцатых годов. В три часа пополуночи к ним на квартиру пришли четверо мужчин в военной форме, при наганах. Отец Горы, Эрекле Каргаретели, был в отъезде по делам, связанным с загородным домом семьи. Впрочем, на сей раз чекистов занимал его брат Шалва, профессиональный революционер, политический деятель, национал-демократ, - он слишком резко выказывал свое отношение к вступлению русских войск в Грузию. Был объявлен розыск и даже обещано денежное вознаграждение за его голову. Семья Каргаретели занимала в ту пору квартиру из шести-семи комнат. Переворошили все, включая кладовые. Дошла очередь до спальни. В ней помещались Гора с матерью. Мать сопровождала чекистов из комнаты в комнату. Кроме нее, никого из взрослых дома не было. Вошли в спальню. Вещи, вышвырнутые из платяного шкафа, ящиков, сундука, громоздились на полу, впрочем, как всегда в подобных случаях. По окончании обыска трое оперативников вышли, а четвертый замешкался. Он собрался было уходить, как в открытую дверь донесся приказ начальника проверить матрас под ребенком.

Понятно, что искали живого человека, но уж если производили обыск, то, следуя заведенному жесткому порядку, выискивали все, что было направлено против закона и власти: оружие, запрещенную литературу, переписку - всего не перечесть. Пусть даже не это, человеку трудно избежать соблазна заглянуть во все уголки чужой квартиры или души, тем более когда ему дано на то право.

Оперативник вынул из брючного кармана и раскрыл большой, острый как бритва, кривой садовый нож. Мне этот нож представляется кусочком кометного хвоста. Вероятно, чекист пришел в революцию прямо из виноградника: то ли он батрачил на богатого крестьянина, то ли имел свой небольшой виноградник. С большим не расстался бы. Нож оказался при нем по чистой случайности, а выбросить его он не смог из жалости, вот и носил в кармане, ему нужны были мостки, перекладина к берегам своих предков. Он раскрыл нож, осторожно откинул простыню - очень осторожно, чтобы не разбудить ребенка. Поддев острием ножа угол матраса, он вспорол его по всей длине, от края до края. Чертовски острый был нож! Чекист и в нутро матрасное очень осторожно просунул руку. Но едва начал поиск, как сыскной азарт, распалив его, взял верх над осторожностью. Эта лихорадочно шарившая рука и разбудила мальчика. Грубая лапа больно пинала его - как тут было не проснуться! Гора, вскинувшись, разглядел при тусклом свете ночника распахнутые в страхе глаза беззвучно плачущей матери; тут же, у кровати, сидел на корточках незнакомый смуглый мужчина. Запустив одну руку по самую подмышку в матрас, он держал в другой поблескивающий кривой нож. В дверном проеме злобно сверкали глазами трое незнакомцев; кудреватые комья шерсти, вываливаясь из матраса, змеились по полу...

– Мама, мне живот вспороли! - вскрикнул Гора.

Мальчик принял клубки шерсти за свои кишки и стал кричать так, что люстра заходила ходуном. Даже заматерелые в насилии мужчины избегают столкновений с женщинами и детьми. Такие встречи в большинстве оканчиваются их бегством. В природе мужчины заложено нечто такое, что не выносит женских криков и детских слез. Тем чекистам, как и большевистской власти в Грузии, было семь-восемь лет от роду, им недоставало практики и опыта. Крики Горы, по всему, заставили их забыть о престиже карательных органов, и они улепетывали так суматошно, что возле входной двери возникла толкотня. Кстати, до советизации Грузии садовый нож имел единственное назначение подрезать лозу, и он подрезал ее. Потом участь его изменилась. Отринув свое прямое назначение, он стал метаться в хвосте кометы, рассек матрас под спящим ребенком и, кто знает, сколько еще грехов принял на себя впоследствии.

После этой истории до одиннадцати лет - поначалу раз в две-три недели, а потом реже - мальчику снился этот обыск, он выкрикивал всегда одну и ту же фразу и иногда, должно быть от страха, мочился в постель.

Выходит, жизнь Горы началась с акта насилия. Ничего не попишешь, провидению было угодно, чтобы Гора родился именно в эту пору. Общественные катаклизмы творят в изобилии удивительные случаи и биографии. И только малодушные находят в этом повод для жалоб и недовольства. Гора не ведал нытья. Я не встречал другого человека, всегда и всем столь довольного; не встречал, не слыхал и даже в книгах - самых лживых - о таком не читал. В свое время кто-то назвал его "счастливчиком", однако у него уже было прозвище и второе не привилось.