Адвокат пододвинул свой стул к нам и наклонился вперед, положив руки на колени.

— Во вторник на прошлой неделе я получил телеграмму от сэра Бернарда. Мне надлежало тотчас же явиться к нему. Он ждал меня у парадного входа, на аллее. Не говоря ни слова, он провел меня прямо в картинную галерею, которая была заперта на ключ. В галерее царил полумрак, сэр Бернард поднял штору и молча указал пальцем на пустую раму из-под картины. Прошло немало времени, прежде чем я сумел вытянуть из него хотя бы одно слово. Тогда он в конце концов сообщил мне, что в этой раме висело одно из самых дорогих и редких полотен, имеющихся во всей Англии… даже в мире, — подлинник Веласкеса. Я это проверял, — слегка отвлекся адвокат, — и кажется, это чистейшая правда. Портрет инфанты Марии Терезы — один из величайших шедевров мастера. Уступает разве только портрету какого-то из римских пап, написанному им же. Так мне сказали в Национальной галерее, а уж там-то знают историю этих полотен наизусть. Там же мне сообщили, что картина практически бесценна, а молодой Дебенхэм продал ее всего за три тысячи фунтов.

— Он продал ее, черт побери! — воскликнул Раффлс.

Я спросил, кто же ее купил.

— Депутат законодательного собрания колонии Квинсленд по фамилии Крэггс — достопочтенный Джон Монтегю Крэггс, член парламента, если уж называть его полным именем. В прошлый вторник тем не менее мы еще ничего о нем не знали. Мы даже не знали наверняка, что картину украл молодой Дебенхэм. Но в понедельник вечером он приезжал просить деньги и получил отказ. Было вполне ясно, что молодой Дебенхэм разрешил свои материальные проблемы таким вот образом. Он угрожал, что отомстит, и, видимо, такова была месть. И действительно, когда в тот же вторник вечером я отыскал его в городе, он во всем признался, причем самым бесстыдным образом. Однако этот простофиля так и не сказал мне, кто же был его покупателем, и выяснение данного вопроса заняло все оставшиеся дни на прошлой неделе. Но, установив личность покупателя, я попал в хорошенький переплет! Гоняя взад-вперед между Эшером и отелем «Метрополь», в котором остановился наш житель Квинсленда, иногда по два раза в день, я угрожал, выдвигал самые разные предложения, умолял, взывал к совести, но все — бесполезно!

— Однако, — сказал Раффлс, — дело это вполне ясное, не так ли? Сделка была незаконной, вы можете выплатить ему указанную сумму и заставить его вернуть картину.

— Совершенно верно. Но это невозможно без возбуждения судебного иска и без публичного скандала, а на это мой клиент не идет. Он скорее расстанется со своей картиной, чем позволит газетчикам смаковать подробности. Он отрекся от своего сына, однако отнюдь не желает его обесчестить. Но свою картину ему хотелось бы вернуть во что бы то ни стало, и в этом-то вся загвоздка! Я должен доставить ее обратно любым способом — хоть законным, хоть самым незаконным. Он предоставил мне карт-бланш в данном вопросе, и я совершенно уверен, что если его попросить, то он выдаст мне подписанный чек без указания суммы. Он предлагал такой же чек австралийцу, но Крэггс просто-напросто разорвал его в клочки. У обоих стариканов характеры как кремень, и, мотаясь между ними, я в буквальном смысле слова схожу с ума.

— Поэтому вы и поместили в газете объявление? — спросил Раффлс тем сухим тоном, которым вел всю эту беседу.

— Да. Как последнее средство.

— И вам хочется, чтобы мы украли эту картину?

Сказано было просто великолепно. Лицо адвоката вспыхнуло от кончиков волос на голове до воротника.

— Я знал, что вы не подходите! — застонал он. — Я даже не думал обращаться к людям с вашим общественным положением! Но это никакая не кража! — воскликнул он с подлинной горячностью. — Напротив, это возвращение утраченной собственности. Кроме того, сэр Бернард выплатит австралийцу пять тысяч, как только получит картину. И вы увидите, что старый Крэггс, так же как и сам сэр Бернард, не захочет, чтобы все это выплыло наружу. Нет-нет, это дерзкое деяние, если уж так угодно, даже авантюра, но все же не воровство.

— Вы сами упоминали о законе, — пробормотал Раффлс.

— И о риске, — добавил я.

— Мы это оплачиваем, — повторил адвокат еще раз.

— Но недостаточно. — Раффлс покачал головой. — Милостивый сэр, подумайте только, чем это может обернуться для нас. Вы говорили об этих клубах, так нас не только вышвырнут оттуда, но и посадят в тюрьму, как самых заурядных грабителей! Это верно, мы сейчас на мели, но предложение слишком уж не соответствует оплате. Удвойте вашу ставку, и что касается меня — я ваш.

Эдденбрук явно колебался.

— Вы полагаете, что можете с этим справиться?

— Мы можем попытаться.

— Но у вас нет никакого…

— …опыта? Ну-у-у, едва ли!

— И вы действительно пошли бы на риск за четыре тысячи фунтов?

Раффлс взглянул на меня. Я кивнул.

— Пошли бы, — сказал он, — и будь что будет!

— Это больше, чем я мог бы просить своего клиента оплатить, — заявил Эдденбрук, обретая твердость.

— В таком случае риск слишком велик, и не рассчитывайте, что мы пойдем на него.

— Вы это серьезно?

— Да!

— Ну, скажем, три тысячи в случае успеха!

— Наша цена — четыре, мистер Эдденбрук.

— Тогда в случае провала вы не получаете ничего.

— Хорошо, либо вы удваиваете, либо мы квиты! — воскликнул Раффлс. — Что же, каждый рискует. Принято!

Эдденбрук приоткрыл было рот и приподнялся, но затем откинулся на спинку стула и долго пристально смотрел на Раффлса. В мою сторону он больше даже не взглянул.

— Я знаю, как вы работаете с мячом, — задумчиво сказал он. — Всякий раз, когда мне хочется по-настоящему отдохнуть часок-другой, я иду на стадион «Лордз». И я видел, как вы подаете мяч за мячом… да-а-а, и как лучше всех в Англии поражаете калитку, находясь между линиями подающих. Я не забуду последнего матча между «Джентльменами» и «Профессионалами». Я на нем был. Вы владеете любым трюком и финтом — любым… Я склонен полагать, что если кто-то и сможет обыграть этого старого австралийца… Черт возьми, я просто убежден, что вы тот самый человек, который мне сейчас необходим!

Сделка была окончательно заключена в кафе «Ройял», причем Беннет Эдденбрук настоял на том, что он играет роль хозяина, угостив нас весьма роскошным завтраком. Помню, как он пил свою порцию шампанского с видом несколько возбужденной решимости расслабиться, свойственной сильно озабоченным людям. Помню также, что я старался оказывать ему моральную поддержку, потребляя шампанское в равном с ним количестве. Раффлс, всегда слишком уж примерный в данном отношении, был более воздержан, чем обычно, и потому совершенно не годился для компании. Я и сейчас мысленным взором вижу, как он сидит, неотрывно глядя в свою тарелку, и все думает, думает. Я вижу, как адвокат растерянно переводит свой взгляд с меня на него и как я в свою очередь бодрюсь и изо всех сил стараюсь вывести его из заблуждения на наш счет. К концу завтрака Раффлс извинился за свое поведение, попросил принести ему железнодорожное расписание и объявил о своем намерении успеть на поезд 15.02 до Эшера.

— Вы должны простить меня, мистер Эдденбрук, — сказал он, — но мне пришла одна идея, о которой я в данный момент не хочу особо распространяться. Она может ни к чему не привести, поэтому мне пока ни с кем из вас не хотелось бы ее обсуждать. Но я должен поговорить с сэром Бернардом. Не соблаговолите ли вы черкнуть ему несколько слов на своей визитной карточке? Разумеется, если вы хотите, то можете поехать со мной и послушать, о чем я буду с ним разговаривать, но я действительно не вижу в этом особого смысла.

И, как обычно, Раффлс отправился в Эшер один, хотя Беннет Эдденбрук несколько рассердился на него за это, да и сам я почувствовал немалую досаду. Я, разумеется, заверил адвоката, что такова уж натура Раффлса, привыкшего к независимости и таинственности, но что из числа всех моих знакомых ни один не обладает равными ему смелостью и решительностью и что я со своей стороны бесконечно ему доверяю и всякий раз позволяю ему топать своим собственным путем.