Два Вовы-историка (Буковский и Резун)
Некоторые главы моей книги дополняются портретами упоминаемых персон. И по мере приближения к финалу этой главы во мне нарастало некое тягостное чувство. Кажется, вот в чем тут дело. Долг историка, или, скажем, памфлетиста, требует доведения темы до предела. Опровергнув версию, которая мне кажется ложной, нужно вроде бы сказать и об авторах. Биографические и психологические предпосылки и все такое…
И вот, перебрав мысленно некоторые факты, аргументы, вдруг осознаешь совершенную безнадежность, невозможность ведения какого-либо спора, описания черт этих персон. (Зрительный образ этого усилия — вроде попытки сечения плеткой лужи какой-то жижи.) Понимаешь, что дело как раз именно в отсутствии персон. Перед тобой просто… говорящая (чавкающая) грязь… Объяснюсь, кстати, почему речь идет и об авторе «Ледокола», и об авторе предисловия к «Ледоколу». Кажется, вещи несравнимые, даже по объему. Но такое представление как раз идет от настоящих книг, с настоящими авторами, аргументами, настоящими темами для споров.
Здесь же полная безнадега в том, что все заслонено этими бесформенными и безразмерными (и бессмысленными) определениями: «диссидент», «жертва режима». И становится совершенно неважно, кто сам бежал, кого выменяли по бартеру, кто накатал книгу (1000 страниц), кто — лишь предисловие (5 страниц).
Но все же (придется) — окунемся… допустим, в Буковского.
«Смешно вспоминать теперь, но в те далекие годы антикоммунизм, да и просто негативное отношение к Советскому Союзу, были вроде дурной болезни в глазах западной интеллигенции, и честный бытописатель матерого социализма не мог рассчитывать не то что на признание своего таланта, а и просто на рецензию. Лишь немногим из нас удалось к тому времени пробить брешь в стене молчания.
Виктору же было еще труднее, чем нам. Ведь даже мне какая-то левая мразь в одном телевизионном споре осмелилась намекнуть, что, мол, «некоторые люди» могут расценить мои взгляды как «предательство своей страны». Но то было однажды, и мне, с моей биографией, легко было разделаться с той пакостью. Ему же с самого начала пришлось жить с этим бессмысленным клеймом…»
И переходя от «жалистного» к «логике»…
«… Победа революции в России была, по выражению Ленина, «меньше, чем полдела». Чтобы эта победа стала окончательной и бесповоротной, «мы должны добиться победы пролетарской революции во всех, или по крайней мере в нескольких основных странах капитала». Без их промышленного потенциала нечего было и думать о социализме. Отсюда и ленинский НЭП, и новая тактика «осады капиталистической цитадели», использования их противоречий для ускорения пришествия мировой революции, то бишь, начала мировой войны. Сталин в этом смысле был всего лишь верным учеником Маркса — Ленина».
Mory пояснить. Вся, абсолютно вся логическая цепочка Резуна сводится к следующему. Берется что-нибудь бесспорное, банальное, ну вроде: Si vis pacem — para beilum (хочешь мира — готовься к войне). И дальше ведется цепочка: Сталин готовился к войне? — Да, еще как! (далее — 130 страниц добротных, в общем, доказательств). «Так, значит, он и Гитлера поставил в канцлеры Германии — чтобы было с кем воевать!» (и об этом еще 5 страниц, тех самых, со «свежими» цитатами Троцкого 1939 года).
Так и Буковский: Сталин — верный ученик Маркса — Ленина? Да! А у Маркса есть тезис о неизбежности мировой революции? Да! А мировая революция — это ведь по сути мировая война? Верно. Ну так вот Сталин и…
Для таких силлогизмов действительно равно достаточно и 150 страниц, и двух абзацев. Но после этого Володям надо объяснить читателю, почему в настоящих книгах, настоящих историков (Черчилля, например), нет и следа подобной «логики на пальцах». Еще немного Буковского:
«Словом, понятно, что наши отечественные историки никак не могли признать изложенных в этой книге фактов, не признав природную агрессивность коммунизма и его ответственность в преступлении против человечества наравне с гитлеризмом. Но что же мешало западным историкам заметить столь очевидную истину?
Да ровно то же, что и их советским коллегам: конформизм. Ведь и здесь, на Западе, существуют могущественные политические силы, которые способны сделать глубоко несчастным любого умника, вылезшего с неугодными им откровениями. Признать, вслед за известным анекдотом, что Гитлер был всего лишь «мелкий тиран сталинской эпохи», здешний истеблишмент и сейчас еще не готов, а до недавнего времени автор такой теории был бы подвергнут остракизму как «фашист». Ни карьеру сделать, ни профессором стать, ни даже опубликовать книгу такой смельчак никогда бы не смог. Оттого-то и на Западе людей, решившихся открыто заявить себя антикоммунистами, нашлось не многим более, чем в бывшем СССР».
Вы только вообразите: «Черчилль — конформист!» В действительности трудно даже представить что-либо более несовместимое. (Вроде, м-м… «Колобок Резун перебежал не из ГРУ, а из балета Большого театра»). Самый талантливый, и уж конечно, безусловно, самый информированный летописец Черчилль был министром и до получения должности премьера в 1940 году. И, что существенно, пишет он свою историю не в момент дружбы-союза со Сталиным, между Тегераном и Ялтой, а в самый разгар холодной войны с СССР, объявленной отчасти им же. И даже близко Черчилль не считает Сталина (или немецких коммунистов) виновниками гитлеровского прихода к власти. Ах, ну тогда, значит, Черчилль — «конформист»!
И во всем у Буковского очень заметна логика человека, получившего должность в Кембридже именно «за сугубое диссидентство». Который хорошо понимает всю уязвимость своего положения: и «бартерная сделка: Корвалан — Буковский», и кембриджское его «кормление» — все лишь мельчайшие завитки большого исторического узора. Ну, подвернулся он случайной живой иллюстрацией к какому-то программному докладу о «… коммунистической угрозе и необходимости поддержки диссидентства»… но ведь все может в одну минуту поменяться… «Ведь и здесь, на Западе, существуют могущественные политические силы, которые способны сделать глубоко несчастным любого умника, вылезшего с неугодными им откровениями». Вот образ, выбранный для себя: умник, которого могут сделать глубоко несчастным, эдакий… Акакий Акакиевич Геббельс.
А другой Вова-историк, захламивший известную часть полок наших книжных ларьков, недавно, на своей примерно 15-й— 16-й книжке предпринял новый маркетинговый ход: «Я беру свои слова обратно!» Пришлось, я заглянул, прочитал несколько страниц — похоже, да: Резун следующие 10–15 книжек действительно продаст под соусом частичных самоопровержений. Перед маршалом Жуковым он уже извинился. Но вот по самой важной (на мой взгляд) теме его «ледокольных» натяжек: Гитлера на Сталина (а по сути — взваливания на СССР ответственности за Вторую мировую войну) — тут самоопровержений нет… А вообще, это забавно: новый Иуда не вешается, а лишь старательно прибавляет к тридцати еще и 31-й — 35-й сребреники — за свои «Воспоминания о Гефисиманском саде». А потом еще и 36-й — 40-й сребреники — за «Поправки к Воспоминаниям о… Я беру свои слова обратно!»
И в эту плоскость с неизбежностью, по закону растекания полужидкой субстанции, перейдет любой разговор. Потому и закончим с «вовчиками-историками». И перейдем к историку — из самонастоящих.