— Слишком много Vellichor? — шепчет рядом со мной Шейн.
Я кидаю на него взгляд.
— Нет, мне нравится. Это гораздо лучше, чем любой книжный магазин.
Он странно на меня смотрит.
— Ты шутишь?
— Нет, серьезно. За столько лет люди приезжали сюда со своими болями, печалями, надеждами, благодарностями и радостями. Камни впитали эти чувства. Сотни лет человеческих эмоций. Ты чувствуешь их?
Он неподвижно стоит несколько секунд, затем внимательно смотрит на меня.
— Нет.
— Жаль, — шепчу я и двигаюсь вперед.
Он следует за мной.
— Ты никогда раньше не была в церкви?
— Нет. Моя мать не ходила в христианскую церковь, поэтому она никогда не водила нас туда. Однако, я умоляла свою няню, пока она не сдалась и отвела меня тайком в храм.
— Сколько тебе тогда было?
— Первый раз мне было пять лет.
— Ты ходила в индуистский храм?
— Нет. В детстве я не ходила в храм молиться. Я очень сильно любила свою няню, я не могла пережить разлуку с ней, даже когда она ходила в храм. Плюс, мне очень понравилась поездка, потому что было очень красиво, и священник разрешил мне позвонить в колокол.
Мы подходим к боковому алтарю с горящими свечами, Шейн поворачивается ко мне.
— Ты хочешь зажечь свечу?
— А что это значит?
— Это символ твоей молитвы, которая будет гореть даже после того, как ты уйдешь.
Я помню, как Читра зажигала лампадки, и я спрашивала ее, зачем она это делает и до сих пор помню ее ответ. Милая Читра. Я так скучаю по ней. «Это способ попросить что-то у Бога. Огонь поднимает твою молитву к Богу», сказала она.
Я смотрю на Шейна.
— Да, я хотела бы зажечь свечу и помолиться.
Он бросает купюру в ящик для пожертвований и берет две свечи. Подходит ко мне, мы стоим бок о бок в свете наших свечей. Я наблюдаю, как Шейн ставит свою в подсвечник и закрываю глаза в молитве. Я молюсь так, как никогда не молилась. Я молюсь всем Богам, индуским или христианским, кто-нибудь да услышит. Я прошу камни поглотить мою молитву и держать ее в безопасности после того, как я уйду и когда догорит моя свеча. Я молюсь за тихое заступничество с небес, чтобы мои действия не нанесли вреда ни Ленни, ни Шейну.
Я открываю глаза и вижу перед собой, как догорает чья-то свеча. Такое чувство, словно она отчаянно цепляется за свои последние вздохи жизни. Я не могу видеть, как она потухнет. Я перевожу взгляд на Шейна. Он внимательно смотрит на меня.
— Мы можем купить еще одну свечу?
Его брови приподнимаются, он кладет еще одну банкноту в коробку и берет новую свечу, передает ее мне. Я зажигаю ее, используя огонь в лампадке, которая стоит рядом с затухшей свечой и устанавливаю ее рядом с ней. Я смотрю на пламя, потом поворачиваюсь к Шейну и улыбаюсь.
— Пойдем?
Мы выходим в полуденный воздух, теплый и наполненный запахом моря.
— Как насчет мороженого? — спрашивает он.
— Показывайте дорогу, сэр.
— Несколько шагов, мадам, и ты получишь лучшее мороженое, которое когда-либо ела, — говорит он, и мы останавливаемся у магазинчика с зелено-желтой вывеской и чугунными столиками и стульями перед ним. На двери висит колокольчик, который играет перезвон, как только мы заходим в магазин. Очевидно, что это семейный бизнеса. Прилавок с мороженым огибает весь магазин в форме буквы U. Мужчина с усами как у моржа стоит позади него. Он знает Шейна и разговаривает с ним по-французски.
— Ты можешь заказать в рожок столько шариков с разными вкусами, сколько захочешь, — говорит мне Шейн.
Здесь такое разнообразие необычных вкусов, что трудно выбрать, но в конце концов я решаюсь на четыре вида шоколада: эквадорский темный шоколад, мексиканский шоколад с корицей, самодельный британский шоколад с орехами и белый шоколад с имбирем. Шейн берет шарики мороженого с подсоленными турецкими фисташками, виноградом и черной малиной. Шейн расплачивается за мороженое, мужчина протягивает салфетки, и мы выносим наши сокровища на солнце, садясь за один из столиков. Я старательно вылизываю белый шоколад с имбирем. Вкусно.
— Ну как? — спрашивает он.
— Очень вкусно, — говорю я, глядя на него через ресницы.
— Ты флиртуешь со мной, крольчонок? — спрашивает он, его губы покрыты мороженым.
Я вспоминаю их, когда мы целовались прошлой ночью и чувствую прилив жара, проходящего по моему телу, я не знаю почему, но мне становится интересно. Мне нравится в нем многое. Мне нравится, как он заставляет меня себя чувствовать живой.
— Возможно, — смело отвечаю я.
Его улыбка становится волчьей, глаза поблескивают.
— Каждый раз срабатывает, — говорит он.
— Что?
Он начинает лизать свое мороженое.
— Как только начинаешь кормить девушку мороженым, у нее тут же просыпается аппетит к любви.
— Я сказала возможно, — многозначительно напоминаю я.
Он усмехается и с ленцой посматривает на меня, все его тело расслаблено покоится на стуле.
— Возможно — это наверняка, разве есть разница?
Солнце пригревает мою кожу, я сижу с самым великолепным мужчиной на земле, и вдруг я ощущаю в себе смелость. Я наклоняюсь к нему вперед и лижу его мороженое.
— Это возможно, — тихо говорю я. Потом я еще наклоняюсь вперед, и находясь напротив его лица, прохожусь языком по его губам.
— А это наверняка, — я откидываюсь назад на спинку стула и стараюсь придать своему лицу беспечный вид. — Теперь ты видишь разницу?
Что-то мелькает в его глазах. В мгновение ока он не кажется ручным и расслабленным, словно я своими действиями разбудила спящего тигра, я не могу оторвать глаз от такой перемены.
Он медленно призывно улыбается.
— Я немного туповат. Не возражаешь, если я получше уясню? — спрашивает он.
Мое сердце пускается вскачь. Я не могу поверить, что я все это начала. О чем я думала? И еще я не могу теперь пойти на попятную.
— Нет, — еле слышно говорю я.
— Значит, это возможно, — говорит он, наклоняясь ко мне, целует, его губы мягкие, но в то же время требовательные и настойчивые.
Я стараюсь удержать свою голову прямо, но, ей-Богу, кровь барабанит в ушах так, что с трудом слышу, и все виды крылатых насекомых, порхают у меня в животе, устраивая полный кавардак. Этот мужчина действительно умеет целоваться! Он поднимает голову. Я тупо смотрю на него. Его глаза полуприкрыты тяжелыми веками.
— Теперь, давай попробуем, наверняка.
Он снова целует меня, но на этот раз его губы более чувственные, более… гораздо более соблазнительные, призывающие. Его язык скользит внутрь. Волны опасного наслаждения проносятся по моему телу, заставляя кровь бежать еще быстрее. Я начинаю ему отвечать на поцелуй. О Боже! Я удивляюсь, как все мое тело начинает гореть и жаждать. Я хочу, чтобы он был внутри меня!
Он заканчивает свой поцелуй, отстраняясь.
— Думаю, я почувствовал разницу, — растягивая слова говорит он, смотря на меня затуманенным взглядом.
Потом он поправляет мой рожок, который уже не наклонился, а просто лег в горизонтальное положение. Я отупело смотрю на свою руку, словно она не моя. На асфальте имеется лужица растаявшего мороженого у моих ног. Я поворачиваюсь к нему. На его лице намеренно нейтральное выражение. Он так смачно потягивается, как кошка, пригревшаяся на солнышке.
— Нам пора идти, — говорит он, вставая.
Мы спускаемся вниз по склону в осмысленной и выжидающей тишине. Можно ничего не говорить, поскольку мы оба знаем — это только начало. Нет никаких сомнений, между нами полыхает сексуальное пламя.
Месье Шевалье, прислонившись к старой стене, курит сигарету, ожидая нас. Он везет нас в Сомюр. Мужчины разговаривают по-своему жестами и отдельными фразами по-французски, а я высовываю голову из окна и вдыхаю аромат Франции.
Кто знает, может я когда-нибудь вернусь сюда снова?
14.
Сноу
Мы договорились встретиться в большой столовой в семь. У меня есть час, чтобы понежиться в ванне и одеться. Я надеваю темно-серое коктейльное платье, состоящее отдельно из верха и низа. Оно имеет глубокое круглое декольте с вырезами на плечах. Короткий верх инкрустирован цветами из бисера с вырезом «капля» на спине и фигурной вышивкой вдоль талии. Короткая ослепительная юбка, расклешенная книзу из слоев органзы, заканчивается чуть ниже колена. Я обуваю босоножки, расшитые бисером, на высоких каблуках и собираю волосы в узел на затылке. Я подвожу глаза, пару раз накладываю тушь и выбираю помаду темно-красную.