— На Канаву не пойдешь?

— Нет, там Мишка! Ну его! А ты?

— Я тут… с Лукерьей!

Они остановились у дома Вяземского, этой страшной в то время трущобы, и распростились.

Я тотчас вернулся в дом де Роберти и вошел прямо в квартиру Никитиной.

Она пила за некрашенным столом чай, со свистом втягивая его с блюдца.

Взглянув на меня, она безучастно спросила:

— Чего, милый человек, надо?

Я невольно рассмеялся:

— Не узнала?

Она оставила блюдце и всплеснула руками.

— А вот те Христос не признала, ваше благородие! Вот обрядились-то. Диво! Ей-Богу, диво!

— За делом к тебе, — сказал я.

Она тотчас приняла степенный вид и, выглянув в сени, старательно закрыла дверь:

— Что прикажете, ваше благородие?

— У тебя сейчас двое были, вещи продали, — сказал я. — Покажи их!

Она кивнула головой, беспрекословно подошла к сундуку и раскрыла его.

Я задрожал от радостного чувства, когда она вытащила и показала мне вещи.

Это были: довольно старый полушубок и извозчичий кафтан с жестяной бляхой.

Чего лучше. Предчувствие меня не обмануло, я напал на след!

Но следом за этим наступило разочарование.

— Пятерку дала, — поснила мне равнодушно Никитина, — али краденые?

— Другое-то разве несут к тебе? — сказал я. — Ну, вещи пока что пусть у тебя будут. Только не продавай их, а теперь скажи, кто тебе их принес?

Она подняла голову и спокойно ответила:

— А пес их знает. Один через другого, мало ли их идет. Я и не спрашиваю!

— Может, раньше что приносили?

— Нет! Эти в первый раз.

— А в лицо запомнила?

Она покачала головой.

— И в лицо не признаю. Один-то совсем прятался. В сенях стоял, а другой все рыло воротил. Только и видела, что рыжий. Да мне и в мысль не приходило разглядывать!

Я смущенно вздохнул.

— Ну, так пока что хоть вещи побереги!

И вот на это-то происшествие я и намекнул Келчевскому.

Несомненно, я напал на след: я знал это, но вместе с тем у меня в руках не было еще никакого материала.

Тем не менее я решился арестовать этих людей и стал их выслеживать.

7-го числа я арестовал своих молодцев, обвиняя их в продаже тулупа и армяка.

Келчевский взялся их допросить.

Один из них, рыжий, здоровый парень, с воровской, наглой рожей, назвался государственным крестьянином Московской губернии Александром Петровым, а другой — любимским мешанином Иваном Григорьевым.

Заявили они, что ходят без дела, ищут места, а что до Никитиной, то никакой такой не знают и никаких вещей ей продавать не носили.

Уперлись на этом, и конец.

Мы их посадили. Я занялся проверкою паспортов. Все в порядке.

Вызвали Никитину, и не знаю, боялась ли она, или действительно не признала их, только она не узнала ни того, ни другого.

А между тем во мне уверенность, что это именно один из «душителей», была так крепка, что я передал ее и Келчевскому, и тот продолжал держать их в тюрьме.

Время шло.

Я продолжал свои поиски, но безуспешно.

Как вдруг опять случай пришел мне на помощь.

Выше я уже упоминал про шайку грабителей, оперировавшую в это же время в Петрограде.

Она состояла всего из шести человек, была поймана, и тому же Келчевскому поручено было производить по этому делу дознание.

Я никогда не упускал случая присутствовать при его беседах с преступниками, если у меня выпадало свободное время.

Он, в свою очередь, никогда не отказывал мне в этом.

Разоблачение шайки делалось быстро; роли каждого определялись тотчас, преступления устанавливались, вещи отыскивались.

В тот раз, о котором я рассказываю, Келчевский допрашивал Крюкина, старого рецидивиста. Окончив допрос, он вдруг сказал ему:

— Плохо твое дело, я бы, пожалуй, помог тебе, если бы и ты нам помог…

Лицо Крюкина оживилось надеждой.

— Чем, ваше благородие?

— Где, с кем сидишь?

— Нас много. Восемь!

— А Иванов с тобою?

— Душитель-то?..

Я чуть не подпрыгнул, но Келчевский сохранил полное спокойствие. Он кивнул и сказал:

— Он самый! Дознай от него, скольких он задушил и с кем…

Крюкин покачал головой.

— Трудно, ваше благородие! Действительно, говорил, что душит и вещи продает, а больше ничего. Мы его даже спрашивали: как? А он выругался и говорит: я шутил. Ребята сказывали, что знают его, ну, а как и што, подлинно никто не знает.

— Ну, а ты узнай — сказал ему Келчевский и отпустил его.

— Значит, наша правда! — воскликнул я, едва грабителя увели.

Келчевский засмеялся.

— Наша! Я давно это чувствовал, да конца веревки в руках не было. А теперь все дознаем!

И он тотчас написал приказ, чтобы ему отпустили из тюрьмы Иванова.

Через полчаса перед нами стоял Иванов. Нагло улыбаясь, он отвесил нам поклон и остановился в выжидательной позе.

— Ну, здравствуй, — сказал ему ласково Келчевский, — что, сидеть еше не надоело?

Этот допрос происходил 2 апреля, и, значит, Иванов сидел без малого 3 месяца.

Он передернул плечами.

— Известно, не мед, — ответил он, — ну, да я думаю, что господа начальники и смилостивятся когда-нибудь.

Келчевский покачал головою.

— Вряд ли! Суди сам, Петров говорит, что ты душил извозчиков, а я тебя вдруг отпущу!

— Петров?! Ах, он… — воскликнул Иванов.

— Что Петров. — продолжал Келчевский, — и ты сам говоришь то же!

— Я?!

— Ты!.. Крюкину говорил, Зикаский и Ильин тоже слышали. Хочешь позову их?..

— Брешут они. Ничего я такого не говорил.

— Позвать?

— Зовите. Я им в глаза наплюю…

— А что от этого? Все равно сидеть будешь, поймаем еще двух, трех. Поверь, они дураки не будут. Все на тебя наговорят. Благо уже сидишь. Петров-то все рассказал…

Иванов стал горячиться.

— Что рассказал-то? Что?.

— Сказал вот, что вещи продавали…

— Ну, продавали, а еще что?..

— Что ты душил…

— А он? — закричал неистово Иванов.

— Про себя он ничего не говорил. Ты душил и грабил, а продавали оба, — спокойно ответил Келчевский.

— Так вот он как говорит! — тряся головой и сверкая глазами закричал Иванов. — Ну, так я ж тогда! Пиши, ваше благородие, пиши! Теперь, я все вам расскажу.

Келчевский кивнул головой и взял перо.

— Давно бы так, — сказал он, — ну, говори!

Иванов начал рассказывать, оживленно жестикулируя.

— Убивать, действительно, убивал. Только не один, а вместях с этим подлецом, Петровым. Удушили извозчика, что в Царское ехал. Взяли у него это все и — только… больше ничего не было.

— Какого извозчика? Где? Когда?

— Какого? Мужика! Ехал в Царское, обратно. Мы его на Волховском шоссе и прикончили. В декабре было.

— Так! Ну, а вещи куда дели? Лошадь, сани…

— Лошадь это мы, как есть 28 декабря, в Царское с санями увезли. Сани продали Костьке Тасину, а лошадь братьям Лубовниким, там же, в Царском. Они извоз держат…

— Какая лошадь?

— Рыжая кобыла. На лбу белое пятно и одно ухо висит.

— А сани?

— Извозчичьи, новые сани, 20 рублей дали, а за лошадь 25.

— А полушубок? Армяк?

— Это тоже у Тасина, а другой — у солдатки. Тот самый, на чем поймались. А остальную одежду, и торбу, и сбрую снесли в сторожку на Лиговке.

— В какую сторожку?

— В караульный дом N 11 Туда все носят. К сторожу! Вот и все. А что Петров на меня одного, так он брешет. Вместе были, вместе пили…

— Ну, вот и умный, — похвалил его Келчевский, — теперь мы во всем живо разберемся.

Он написал распоряжение о переводе его в другую камеру и отпустил.

Едва он ушел, как я вскочил и крепко пожал руку Келчевского.

— Теперь они все у нас! Надо в Царское ехать!

— Прежде всего его сиятельству доклад изготовить!

На другой же день о деле было доложено графу Шувалову, и он распорядился тотчас начать энергичные розыски в Царском Селе, для чего командировал меня, Келчевского и еще некоего Прудникова, чиновника особых поручений при губернаторе.