Для власть имущих ситуация складывалась явно неординарная: в феврале должны были состояться выборы в Советы всех уровней, и по городу стали распространяться листовки с призывами бойкотировать выборы. Естественно, это сразу стало известно в Москве. Из ЦК КПСС, КГБ и МВД СССР прибыли команды для координации мероприятий по успокоению народа.

За неделю до выборов группа энтузиастов решила провести митинг протеста в сквере у кинотеатра «Колосс». Я получил такую информацию от своего агента, оформил, как положено, агентурное сообщение и почти сразу же пожалел об этом. Копию агентурного сообщения начальник уголовного розыска направил в КГБ, и оттуда стали ежечасно звонить в отдел для уточнения информации, требуя новых встреч с агентом. Было похоже на то, что комитетчики в присутствии высоких московских чинов боялись ударить в грязь лицом и потому запаниковали. Выслушивать их панические тирады пришлось начальнику угрозыска, а поскольку я в тот день не сидел в кабинете, работая на месте преступления, он не мог сообщить в КГБ ничего вразумительного.

На следующий день меня вызвали к министру внутренних дел республики. Все московские гости были уже в сборе и заметно нервничали, министр же явно был напуган вчерашней информацией и потому говорил довольно бессвязно, постоянно без видимых причин повышая голос.

— Ну что у нас там? Что у нас там происходит? Какие митинги, какие демонстрации? Сколько будет людей? В какое время?

В кабинете находились оперативные работники из других райотделов, это к нам обращался министр, пытаясь добиться от нас подтверждения, а скорее, надеясь на опровержение поступившего сообщения.

— Разин здесь? Что можете сообщить дополнительно? Как ничего? А чем же вы там занимаетесь? Сколько будет людей, я вас спрашиваю? Вот работнички! Тут вопрос: нужны ли войска для разгона, а они не знают! Докладывайте, что у нас там…

Я впервые так близко наблюдал министра, и меня поразило его косноязычие. Агентурные сообщения, которыми располагали оперативники, были весьма расплывчаты, разные агенты сообщали различное количество участников, не совпадало и время начала митинга. Никто не решился заявить о том, что обладает достоверной информацией.

— Бездельники! — закричал министр. — Чтобы завтра к шести утра я знал, как и что! Приказываю: со всеми агентами перейти на экстренную связь.

Мы узнали также, что воскресенье будет объявлено в школах учебным днем, запланирован вывоз части школьников и студентов за город на лыжные прогулки, другие мероприятия по предотвращению митинга. Представители Москвы добавили, что Ижевск переименован в Устинов советской властью, и если кто-то против переименования — значит, он против советской власти, исходя из этого нам и необходимо действовать. Надо разъяснять гражданам, что постановление было принято по просьбам трудящихся.

Был ли среди собравшихся хоть один человек, который бы не понимал, что в этих рассуждениях московского начальства нет ни грамма правды? Ложью было то, что решение принимали Советы — оно было насквозь партийным, сугубо политическим, причем родившимся, скорее всего, в недрах Политбюро. Ни о каком совете с людьми не могло быть и речи. Впрочем, ложь всегда была мощным оружием кучки экстремистов, а в наши дни — престарелых коммунистов, оружием, направленным против народа. И милиция, которая опять же всегда выполняла волю коммунистической партии, и на этот раз беспрекословно подчинилась ей.

На следующий день в шесть утра мы вновь собрались у министра. Картина повторилась: те же расплывчатые сообщения, та же неуверенность. Я смотрел на лица присутствующих и думал о том, насколько эти люди оторваны от народа. Я уже знал, точнее, был уверен, что митинга не будет, поскольку Система подавления инакомыслия сделала свое дело. Люди еще не были готовы к открытому выступлению против нее, а многие просто боялись.

Когда очередь доложить обстановку дошла до меня, я ответил, что вряд ли смогу что-то добавить к тому, что уже было сказано.

— Мне не нужны ваши рассуждения, — перебил меня министр. — Мне нужна информация. Сколько встреч с агентами вы провели? Сколько сообщений по митингу вами получено? Сколько людей придет на этот митинг, можете вы сказать или нет?

Я разозлился. Собственно говоря, эти слова переполнили чашу моего терпения. На совещание я прибыл невыспавшийся: чтобы быть у министра в шесть утра, мне пришлось встать в пять часов, а лег я в час ночи. Кроме краж, над которыми я работал накануне, у меня были и другие нераскрытые преступления, а здесь приходилось бесплодно тратить драгоценное время. Но от меня требовали ответа. И я сказал:

— Товарищ генерал, моя агентура нацелена на раскрытие преступлений, а не на сбор информации против народа. А для того, чтобы обладать информацией о всех жителях Ижевска, способных прийти на митинг, нам придется завербовать их всех. По крайней мере, каждого второго.

Стало тихо, слишком тихо — все замерли, ожидая гнева министра. И когда он пришел в себя и действительно готов был закричать, заговорил один из представителей госбезопасности.

— Вы, по-видимому, оговорились, — вкрадчиво сказал он. — Ижевск переименован в Устинов, прошу это запомнить. А что касается агентов, то чем больше их будет на связи, тем лучше. И нацеливать их нужно на сбор любой информации.

— И как можно называть это — против народа? — ввернул все-таки министр.

— Не нужно открывать дискуссии по этому вопросу, — остановил его комитетчик. — А вот посмотреть за товарищем, если он не поймет, следует.

Их присмотр я чувствовал на себе долгие годы.

17 февраля 1985 года в десять часов утра на «Жигулях» начальника РОВД мы подъехали к кинотеатру «Колосс». В скверике возле бывшего собора никого не было, кроме сотрудников седьмого отдела, которые осуществляли наружное наблюдение. Напротив дворца культуры «Ижмаш» я увидел две машины «скорой помощи» — в них находились сотрудники госбезопасности. Там же стояла «Волга» председателя КГБ. У кинотеатра патрулировали постовые милиционеры. Не было только главного виновника торжества — народа. В райотделах милиции, ожидая сигнала, сидели вооруженные сотрудники, но народ безмолствовал. Митинг не состоялся.

21 февраля «Удмуртская правда» опубликовала статью «Курсом единства и сплоченности». Благоразумные ижевчане и жители автономной республики узнали из нее, что избирательная кампания в нашей стране проходит в обстановке высокой трудовой и политической активности трудящихся. Был приведен текст последнего выступления кандидата в депутаты Верховного Совета РСФСР, члена Политбюро ЦК КПСС, секретаря ЦК КПСС М. С. Горбачева. Будущий лидер страны говорил тогда, что служение народу составляет высший смысл деятельности КПСС, что в период между выборами национальный доход Российской Федерации увеличился на девятнадцать процентов. В 1990 году Горбачев скажет, что уже в 1983 — 1985 годах у него и у других коммунистов было полное понимание того, что национальный доход падает. Трудно определить, когда он говорил правду и говорил ли ее вообще когда-нибудь.

Московская верхушка партии всегда гордилась тем, что у членов ЦК корни в гуще народа. Может быть, они и «вышли все из народа», как пелось в известной революционной песне, но давным-давно потеряли с ним связь и с каждым годом все больше боялись его. Страх перед народным гневом толкал их на создание разветвленной сети слежки за умонастроениями людей, более того, они всегда были готовы к вооруженному подавлению возможных волнений. К этой мысли должны были привыкнуть все правоохранительные органы.

24 февраля, в день выборов, я вместе с двумя сотрудниками РОВД находился на избирательном участке. Перед заступлением на службу мы получили инструктаж о применении оружия в крайних случаях. Я спросил, какие «крайние случаи» имеются в виду.

— Могут быть разные провокации… Перехвачены телеграммы протеста в адрес ЦК. Есть сведения, что экстремисты хотят пикетировать участки… Словом, надо действовать по обстановке.

По дороге на избирательный участок я сказал своим коллегам, что никакая «обстановка», даже чрезвычайная ситуация, не заставит меня стрелять в безоружных людей. Коллеги ответили, что они коммунисты и для них приказ и устав партии превыше всего.