Когда в доме все стихло, он осторожно прокрался на второй этаж, тихо постучал и, не получив ответа, бесшумно открыл дверь. Окна и дверь на веранду были открыты, поэтому нельзя было зажигать света. Кальман вполголоса позвал девушку. Однако Марианна крепко спала. Глаза у Кальмана вскоре привыкли к темноте, и он стал различать предметы, освещенные лунным светом. Когда он вспомнил о тяжелом чемодане, им снова овладело беспокойство. Что могла принести Марианна домой? И почему она была такая испуганная и обессиленная? Мучимый дурными предчувствиями, он заглянул под стол. Чемодана не было. Тогда Кальман открыл дверцы платяного шкафа и на дне его нашел чемодан, прикрытый одеждой. Кальман осторожно извлек его и, отстегнув широкие ремни и открыв замки, отбросил крышку. От изумления Кальман даже попятился. Он ко всему был готов, только не к этому: в чемодане лежали ручные гранаты, автоматические пистолеты, патроны и листовки. В первый момент он подумал было о том, чтобы разбудить Марианну и основательно отругать ее. Кальман уже обернулся к постели, намереваясь это сделать, но когда увидел освещенную луной, мирно спящую девушку, ее усталое лицо, он не решился ее будить. Заперев чемодан, Кальман взвалил его себе на плечо и, сняв ботинки, тихо и незаметно прокрался в котельную.

Когда в половине первого ночи Шалго, сонный и вялый, вошел в комнату для допросов следственного отдела контрразведки, его взору представилась ужасающая картина: стоящий на столе рефлектор освещал изуродованное побоями и пытками лицо Буши.

— Когда его схватили? — спросил шепотом Шалго у Верешкеи и отошел к столу.

— Сегодня вечером. Ну-с, Шалго, теперь вы можете продемонстрировать, что вы умеете.

Старший инспектор посмотрел на измученного человека, с избитого лица которого стекала вода.

— Если вы забьете его до смерти, то мы ничего от него не узнаем.

— Нужно узнать, иначе мы потерпим фиаско и люди, с которыми он связан, ускользнут он нас.

— Я ведь говорил, что его еще нельзя арестовывать.

— Вы хоть сейчас-то помолчите, Шалго. Советую вам не «болеть» против нас.

Вдруг висящий на железном блоке человек застонал. Его лицо исказилось от сильной боли. Усатый детина вышел из освещенного рефлектором круга и доложил, что Буша пришел в себя. «Идиот, — подумал Шалго, — как будто мы без него не видим!»

Верешкеи сурово спросил Бушу:

— Как зовут ту девушку, с которой вы обменялись чемоданами?

— Никакой девушки я не знаю.

— Что было в вашем чемодане?

— Обувь.

Полковник кивнул усатому. Тот поднял для удара дубинку.

— Подождите! — воскликнул Шалго. — Господин полковник, покорнейше прошу вас, — шепотом сказал он, — прекратите это избиение. Разрешите мне его допросить. Этот тип много знает, и если он умрет, то все унесет с собой. Дайте мне сутки.

Полковник Верешкеи не раздумывал. Он устал и был раздражен; поэтому он даже обрадовался, что Шалго забирает от него этого человека, а вместе с ним и ответственность.

— Хорошо, согласен. Послезавтра утром я жду вашего доклада. — Верешкеи встал и вышел из камеры.

Запах крови и пота смешался с запахом табачного дыма, плававшего в ярком свете рефлектора. Шалго почувствовал, как у него к горлу подкатывается тошнота, на лице выступил пот, ручейки пота побежали и по спине. Носовым платком он отер лицо и с отвращением взглянул на усатого полицейского.

— Снимите его, — тихо проговорил старший инспектор. Веревка задвигалась по блоку, ноги Буши коснулись запачканного кровью пола, но он не смог устоять на ногах, колени у него подогнулись, и он упал. Полицейский пнул сапогом растянувшегося на полу человека.

— Зачем вы его трогаете? Вы что, получили приказание его ударить? — спросил Шалго. — Отойдите прочь! — Усатый подумал, что старший инспектор наверняка ведет себя так из тактических соображений; он ухмыльнулся и отошел в сторону. Шалго выключил рефлектор. — Откройте окно и дверь, — приказал он. — Проветрите помещение.

На окнах были железные решетки, поэтому нечего было опасаться того, что Буша может попытаться покончить с собой, выбросившись из окна. В окно с улицы ворвалась струя свежего воздуха; Шалго почувствовал себя немного лучше. Он подошел к телефону. Посветив себе зажигалкой, набрал номер и отдал кому-то распоряжение, чтобы в камеру принесли дело за номером «Г—112».

— Выйдите в коридор, — сказал Шалго полицейскому. Подождав, пока тот закрыл за собой дверь, он дружеским тоном обратился к лежащему на полу человеку:

— Буша!

Мужчина с трудом поднял голову. Облизал языком рассеченную губу. Шалго видел, что его мучает жажда. Он налил воды в стакан и протянул ему.

— Спасибо, — прошептал Буша и попытался выпить воду. Вода стекала по глубоким складкам с обоих уголков рта на узкий подбородок и дальше на грудь.

— Вы узнали меня? — спросил Шалго, ставя стакан на стол.

— Узнал.

Шалго облокотился о стол.

— Я был уверен, что мы еще встретимся. В сорок втором вы очень легко отделались, получив только один год. Но я не сомневался, что вы не успокоитесь и, выйдя из тюрьмы, будете продолжать свое дело. Я некоторое время внимательно следил за вами, а потом вы вдруг исчезли. Как видно, научились конспирации.

В дверь постучали. Вошел полицейский и передал старшему инспектору папку с делом, которое он запросил. Шалго поблагодарил, затем водрузил на свой мясистый нос пенсне и углубился в чтение.

А Буша, лежа на полу, попытался собраться с мыслями. В сорок втором, когда его неожиданно забрали и привезли в казарму Андраши, Руди Хирш, которого он знал по профсоюзу, стал наставлять его: «О себе ты можешь говорить что хочешь, но товарищей своих не имеешь права выдавать. Раз тебя забрали, значит, о тебе что-то пронюхали. Не отрицай того, что ты коммунист, иначе тебя забьют до смерти. Но не выдавай тех, с кем ты связан». Заключенные сидели — пятьдесят два человека — по кругу, спиной друг к другу, в полуметре от стены; полицейские прохаживались вокруг них. Им не разрешалось разговаривать, и все же они умудрялись это делать. «Не обучены мы конспирации, — говорил ему позже Руди Хирш. — Мы не ушли в подполье, не подготовились как следует». Руди оказался прав. В то время более шестисот человек провалилось, потому что не сработала связь. А сейчас важно то, что больше никого не схватили, оружие тоже не нашли. Значит, имя Белочки он не может выдать, даже если его будут избивать насмерть. Белочка знает имена приблизительно двадцати человек… Кто же все-таки предатель?

Шалго закончил чтение.

— Буша, — проговорил он, — давайте договоримся. Подумайте о том, что сейчас весна сорок четвертого. Очень суровый год, и методы стали более суровыми. Мы уже несколько месяцев ведем наблюдение за так называемым «ансамблем Гортензия». Мы знали о нем давно. Нам стало известно, что из Будапешта кто-то прибудет, чтобы забрать собранное оружие. Вот вы, любезнейший, как раз и явились этим будапештским незнакомцем. Мы допустили только одну ошибку: недооценили вас. Наблюдатели не заметили, что девушка-шатенка, которая в Хатване села в поезд, связана с вами; им не бросилось также в глаза, что у нее точно такой же чемодан, как у вас. Согласно полученному нами донесению, они даже видели, как вы вежливо встали и любезно положили чемодан девушки на багажную сетку. Они, правда, не заметили того, что, когда вы сошли с поезда в Геделле, у вас в руках был чемодан девушки. Она, однако, оказалась более осторожной и бдительной — очевидно, видела, как вас арестовали на станции. И разумеется, тут же исчезла. Да, Буша, она исчезла вместе с оружием. Когда наши сыщики вскочили в поезд, девушки там уже не было. Сейчас меня интересует, как зовут ее, где я могу ее найти, куда она отнесла оружие. А еще меня очень интересует будапештская организация, ибо, любезнейший, я не поверю, что вы — последнее звено, что у вас нет связей. Вот-с о чем идет речь.

— Господин старший инспектор, — заговорил Буша, опершись на руки, — я не отрицаю, что я коммунист. Но поверьте, что ни о каком оружии я не знаю. В чемодане была обувь — ведь как-то нужно жить…