– Иначе быть не могло. Если не она сама нанесла удар, то стояла рядом с тем, кто это сделал.

– Она покрывает кого-то, Томми? – предположила Дебора, догадавшись по лицу Линли о его мыслях.

Он не сразу ответил. Линли перебирал в уме различные модели: модели высказываний, модели представлений, модели поведения. Как странно, человек долго чему-то учится, прежде чем найти познаниям практическое применение. Теоретическое знание в конечном итоге неизбежно соединяется с опытом и приводит к некоей неопровержимой истине.

На вопрос Деборы он предпочел ответить вопросом.

– Сент-Джеймс, что бы ты сделал, как бы далеко ты мог зайти, чтобы спасти Дебору? – Опасный, смертельно опасный вопрос. Неведомые воды, куда лучше было бы не заплывать.

– Ты насчет сорока тысяч братьев? – Голос Сент-Джеймса звучал ровно, но лицо нахмурилось, стало мрачным и угрожающим.

– Как далеко ты мог бы зайти?

– Оставь, Томми! – Дебора приподняла руку, заклиная его остановиться, не разбивать хрупкий хрусталь заключенного между ними союза.

– Ты мог бы скрыть истину? Мог бы принести в жертву собственную жизнь? Как далеко ты мог бы зайти, чтобы спасти Дебору?

Сент-Джеймс поглядел на жену. Она побледнела так, словно какое-то колдовство вмиг стерло живые краски ее лица; резко проступили веснушки на носу, глаза наполнились слезами. Он все понял. Линли вряд ли интересовали события в Эльсиноре, он спрашивал о том, что происходит здесь и сейчас.

– Я бы на все пошел, – ответил он, не сводя глаз с жены. – Богом клянусь. Я бы пошел на все.

Линли кивнул.

– Люди, как правило, готовы на все ради тех, кого они любят.

На этот раз он выбрал Шестую Патетическую симфонию Чайковского и улыбнулся, когда зазвучали первые мощные такты мелодии. Хелен, конечно, стала бы решительно возражать.

– Томми, дорогой, только не это! – заявляла она в таких случаях. – Ты доведешь нас обоих до депрессии и самоубийства. – И она принималась шарить среди его кассет, пока не отыщется что-нибудь подходящее, поднимающее настроение, и на полную громкость включала Штрауса, ухитрялась вдобавок забавно комментировать содержание оперетты, перекрикивая музыку.

Но нынче мрачная мелодия Патетической симфонии, беспощадно исследующей душевное страдание, как нельзя лучше соответствовала его настроению. Никогда еще Линли не воспринимал расследование так болезненно. Дело Тейса как тяжкий груз давило ему на сердце. Беда не в том, что он взял на себя ответственность выявить первопричину трагедии. Убийство – наиболее страшное из преступлений и по своей атавистической жестокости, и по непредсказуемым последствиям. Оно подобно гидре. Каждый раз, когда, стремясь уничтожить чудовище, отрубаешь одну голову, на ее месте вырастают две другие, гораздо более ядовитые. В прежних расследованиях рутинная работа позволяла Линли обнаружить средоточие зла, остановить кровавый поток, причем его самого, его душу прежние события непосредственно не затрагивали. На этот раз волна захлестнула его с головой. Он инстинктивно чувствовал, что смерть Уильяма Тейса – это лишь одна из голов чудовищной змеи, а прочие восемь еще только готовятся вступить с ним в бой. Линли пока не смог бы даже назвать истинного имени противостоящего ему зла, Однако самого себя он знал достаточно хорошо и понимал, что ужасная смерть, которая настигла фермера из Келдейла, отнюдь не единственная причина его отчаяния и безысходной тоски.

Линли огорчила и встревожила нелепая ссора с Хейверс. Но за беспочвенными и жестокими упреками озлобленной женщины таилась горькая правда о нем самом, скрывалась глубоко затрагивавшая его истина. Ведь он и в самом деле потерял год, пытаясь заполнить пустоту своей жизни без Деборы. Нет, не тем способом, о котором говорила Хейверс: ему претила плотская близость, когда душа и сердце молчат, а соединяются лишь тела, дают друг другу краткое наслаждение и вновь расстаются, ничем не связанные впредь, никак не изменившись в результате этой встречи. Даже такое поведение требует определенных эмоций, нужно хотя бы на миг прилепиться к другому человеку. Но весь последний год Линли, трусливо спрятав голову в песок, просто никого вокруг себя не замечал.

Неужели угрюмое одиночество и строгое воздержание этого года было не выражением любви к Деборе, а своего рода эгоистическим культом собственного прошлого? Повинуясь предписаниям этой уродливой религии, он стал подвергать каждую из встречавшихся на его пути женщин беспощадному анализу, и каждая из них не выдерживала сравнения – не с самой Деборой, а с тем мифическим божеством, которому он воздвиг храм в своей душе.

Теперь Линли отдавал себе отчет, что, вместо того чтобы попытаться забыть прошлое, он изо всех сил старался его удержать. Прошлое сделалось его супругой вместо самой Деборы. Как тяжко на сердце!

Мучительна была и мысль о том, что ему предстоит узнать о Стефе нечто запретное, тщательно ею скрываемое. Нет, к этому знанию он пока не готов. Чуть позже.

Отзвучали последние такты симфонии. Шоссе, извивавшееся между болот, привело его в Келдейл. Осенние листья, красные, золотые, бледно-желтые, вылетали из-под колес автомобиля, кружились вихрем, предвещая скорую зиму. Линли притормозил возле гостиницы и с минуту тупо глядел в окно, гадая, удастся ли ему когда-нибудь заново сложить обломки своей жизни.

Хейверс, видимо, поджидала его. Она вышла на порог в тот самый момент, когда Линли выключал зажигание. Инспектор обреченно вздохнул, предчувствуя очередной конфликт, но Барбара и слова ему не дала вымолвить.

– Я нашла Джиллиан, – заявила она.

Как ни странно, ей удалось пережить это утро. Дикая ссора с Линли, ужасная комната Роберты – все это погасило ее гнев и горе, притупило чувства. Барбара решила, что Линли в любом случае отстранит ее от дела. Она это заслужила. Но пока он еще этого не сделал, она должна доказать ему, что она – отличный полицейский. Оставалось выдержать еще и эту, последнюю встречу, последнюю возможность показать себя.

Линли оглядел странную коллекцию, разложенную на столе в гостиной: альбом с искалеченными семейными фотографиями, зачитанный роман, фотография, найденная у Роберты в комоде, еще одна фотография, где улыбались обе сестры, шесть сложенных совершенно одинаково пожелтевших газетных страниц.

Линли машинальным жестом потянулся за сигаретами, закурил и присел на диван.

– Что это, сержант? – спросил он.

– Ключ к исчезновению Джиллиан, – ответила она, стараясь говорить как можно спокойнее, но Линли подметил дрожь в ее голосе. Стараясь скрыть замешательство, Барбара откашлялась.

– Придется вам все объяснить, – попросил Линли. – Хотите сигарету?

Пальцы Хейверс потянулись к портсигару, она так нуждалась в успокоительном глотке дыма, но понимала, что, зажигая сигарету, не сможет скрыть охватившую ее руки дрожь.

– Нет, спасибо, – отказалась она, еще раз глубоко вздохнула и, глядя прямо в суровые глаза старшего офицера, начала свой рассказ с вопроса: – Что ваш камердинер Дентон стелит на дно ящика с бельем?

– Бумагу, полагаю. В жизни не обращал на это внимание.

– Бумагу, но не газету, верно? – Она села прямо напротив Линли, нервно сжимая и разжимая кулаки. Ногти все больнее впивались в беззащитные ладони. – Газета не годится – краска может запачкать белье.

– Верно.

– Вот я и удивилась, когда вы сказали, что Роберта подстилала под белье газеты. И еще я припомнила, как Стефа говорила, что Роберта одно время каждый день приходила к ним за «Гардиан».

– Пока не умер Пол Оделл. С тех пор она не приходила.

Барбара заправила выбившиеся пряди волос за уши. Не важно, твердила она себе, пусть он даже не поверит ей, пусть высмеет те выводы, к которым она пришла, проведя три часа в той страшной комнате.

– Только мне кажется, она перестала приходить за газетой не из-за Пола, а из-за Джиллиан.

Линли посмотрел на газету и понял, на что обратила внимание Барбара: в ящиках своего комода Роберта хранила страницу частных объявлений. Более того, хотя газетных листов было шесть, это были всего лишь две разные страницы, по три экземпляра каждой. В газете было что-то важное для Роберты, настолько важное, что она хранила на память несколько экземпляров этого номера.