Голос ее дрогнул.

— Боже! Не в начале, а в самом конце. Война продолжалась…и не было чужаков?

Орр утвердительно кивнул.

— Они вам приснились?

— Он заставил меня видеть сон о мире. Мир на Земле, добрая воля среди людей. И я придумал чужаков, чтобы было с чем бороться.

— Это не вы. Это его машина.

— Нет. Я это делаю и без машины, мисс Лилач. Она просто сокращает время, сразу погружая меня в сон. Хотя сейчас она это делает лучше. Хабер все время совершенствует ее.

— Зовите меня Хитзер.

— Красивое имя.

— Ваше имя Джордж. Он называл вас так во время сеанса. Как будто вы умный пудель или обезьяна. «Ложитесь, Джордж».

Он рассмеялся. Зубы у него были белые, смех приятный.

— Это не я. Он говорил не со мной, а с моим подсознанием. Для его целей все равно что, собака или обезьяна. Оно не разумно, но его можно научить подчиняться.

Как ни ужасны были его слова, он говорил без горечи.

Неужели действительно есть люди без негодования, без ненависти, люди, которые всегда в ладу со вселенной, узнающие зло, противящиеся ему и в то же время совершенно им не затронутые.

Конечно, есть. Бесчисленные: и живые, и умершие. Люди, идущие по пути, по которому нужно идти. Жена испольщика в Алабаме, лама в Тибете, энтомолог в Перу, мельник в Одессе, зеленщик в Лондоне, пастух в Нигерии, старик, заостряющий палку у высохшего ручья в Австралии… Нет среди нас такого, кто не знал бы их. Их достаточно, чтобы мы могли идти дальше.

— Послушайте. Скажите мне, я должна это знать. После посещения Хабера у вас начались…

— Эффективные сны? Нет, раньше. Поэтому я и пошел. Я испугался, поэтому я незаконно принимал наркотики, чтобы подавить свои сновидения. Я не знал, что делать.

— Почему же вы не приняли что-нибудь в эти две ночи, вместо того, чтобы стараться не спать?

— Все, что было, я принял в ночь на пятницу. У меня нет рецепта. Но я хочу избавиться от доктора Хабера. Все гораздо сложнее, чем он думает. Он пытается использовать меня, чтобы улучшить мир, но не сознается в этом. Он лжет, потому что не хочет посмотреть прямо. Его не интересует, что правда, а что нет. Он видит только себя, свои представления о том, что должно быть.

— Ну, я ничего не могу сделать для вас как адвокат.

Хитзер отхлебнула кофе с бренди.

— В этих гипнотических внушениях нет ничего незаконного. Он просто говорит вам, чтобы вы не беспокоились из-за перенаселенности и прочего. Если он намерен скрывать, что использует ваши сновидения в определенных целях, он вполне может это сделать, используя гипноз. Он теперь будет заботиться о том, чтобы у вас не было эффективных снов, когда кто-то присутствует на сеансе. Интересно, почему он разрешил мне быть свидетелем? Я его не понимаю. Во всяком случае юристу трудно вмешиваться в отношения врача и пациента, особенно если врач большая шишка, а пациент — психически больной, который думает, что его сны становятся реальностью. Нет, я не хочу этого видеть в суде. Но слушайте. Не можете ли вы воздержаться от снов у него? Транквилизаторы, может быть?

— Пока я на ДТЛ, у меня нет фармокарты. Он выписывает мне рецепты, а Усилитель всегда заставляет меня видеть сны.

— Это нарушение прав личности, но в суде не пройдет… А что если вам во сне изменить его?

Орр смотрел на нее сквозь туман сна и бренди.

— Сделайте его более доброжелательным. Гм… Вы говорите, что он доброжелателен и хочет добра. Но он жаждет власти. Он нашел отличный способ править миром, избегая всякой ответственности. Ну, пусть он будет менее властолюбив. В вашем сне он должен быть действительно хорошим человеком. Пусть он лечит вас, а не использует!

— Но я не выбираю сны. Никто не может…

Она поникла.

— Я забыла. Как только я воспринимаю это происшествие как реальное, я думаю, что вы можете его контролировать. Но вы не можете. Вы просто делаете.

— Я ничего не делаю, — уныло сказал Орр. — Я никогда ничего не делаю. Я просто вижу сны.

— Я вас загипнотизирую, — вдруг сказала Хитзер.

Сделав такое невероятное предложение, она почувствовала облегчение. Если действуют сны Орра, то почему же ее предположение не подействует? К тому же она ничего не ела с полудня, и кофе с бренди подействовали.

Он смотрел на нее.

— Я умею. Я изучала психиатрию в колледже, еще до юридической школы. Мы все были и гипнотизерами и гипнотизируемыми. У меня хорошо получалось. Я погружу вас в гипноз и внушу содержание сна о Хабере, чтобы он стал безвредным. Я велю вам только это увидеть, ничего больше. Понимаете? Это вполне безопасно, самое безопасное из всего, что мы можем испробовать.

— Но я плохо поддаюсь гипнозу, — сказал он.

— Поэтому он и использует коротидную индукцию. Страшно смотреть. Как убийство. Я, конечно, не врач и так не смогу.

— Мой дантист пользовался гипнозаписью. Хорошо подействовало.

Он почти засыпал и говорил вяло.

Она мягко сказала:

— Похоже, вы сопротивляетесь не гипнозу, а гипнотизеру.

— Можем попробовать. И если подействует, я сделаю вам небольшое постгипнотическое внушение, чтобы вы увидели сон о Хабере, что он действительно пытается вам помочь. Как вы думаете, подействует? Хотите попробовать?

Во всяком случае мне нужно попробовать, — ответил ©н. — Я должен уснуть. Не думаю, что выдержу еще ночь. Если вы считаете, что сможете загипнотизировав меня…

— Думаю, смогу. Но послушайте, вы ели что-нибудь?

— Да, — сонно сказал он.

Немного погодя, он продолжал:

— О да, простите. Вы не ели. Добирались сюда… Тут буханка…

Он порылся в шкафу и достал хлеб, маргарин, пять крутых яиц, банку тунца и немного увядшего салата. Она отыскала тарелки, вилки и нож.

— А вы ели? — спросила она.

Он не знал.

Они поели, она сидя за столом, он стоя.

По-видимому, стоять ему было легче, и поел он с аппетитом. Они все разделили пополам, даже пятое яйцо.

— Вы очень добрый человек, — сказал он.

— Я? Почему? Потому что пришла сюда? О, я ужасно испугалась. Но это изменение в пятницу! Надо было выяснить. Послушайте, я смотрела на больницу, в которой родилась, за рекой — вы в это время спали — и вдруг ее не стало. Но ведь она всегда там была.

— Я думал, вы с востока, — сказал он, не особо задумываясь об уместности подобного замечания.

— Нет.

Она тщательно очистила банку с тунцом и облизала нож.

— Я из Портленда. Я теперь родилась дважды. В двух разных больницах, боже! Но родилась и выросла. И мои родители тоже. Отец у меня был черный, а мать белая. Это интересно. Он был подлинным воинствующим борцом, черный из семидесятых, а она — хиппи. Он из состоятельной семьи, а Альбина — дочь юриста из Портленда. Она ушла из дома: принимала наркотики и все такое прочее. Они встретились на какой-то демонстрации. Тогда еще демонстрации не были запрещены. Они поженились, но он продержался недолго. Я имею в виду всю ситуацию, а не только их брак. Когда мне было восемь лет, отец уехал в Африку, я думаю, в Гану. Он считал, что его народ оттуда, но точно он этого не знал. Они всегда жили в Луизиане, а Лилач, должно быть, фамилия рабовладельца. Это французское слово. Оно означает «трус». Я начала изучать в школе французский потому, что у меня французская фамилия.

Она хихикнула.

— Ну, он уехал, а бедная Ева осталась здесь. Это моя мать. Она не разрешала называть ее мамой, поэтому я звала ее Евой. Некоторое время мы жили в коммуне на Маунт-Худ. О боже, как было холодно зимой! Но полиция разогнала нас. Говорили, что это не по-американски. Но после этого она умудрялась зарабатывать на жизнь, служа в маленьких ресторанах и магазинах. Эти люди всегда очень помогают друг другу. Но от наркотиков она никогда не смогла отказаться. Она пережила чуму, но в возрасте тридцати восьми лет ей попалась грязная игла, и это ее прикончило. И тут ее проклятая семья подобрала меня. Я кончила колледж и юридическую школу. Я с ними встречалась ежегодно на рождество. Я их негр-талисман. Но знаете, что хуже всего? Я никак не могу решить, какого я цвета. Отец у меня был черный, настоящий черный, у неге было немного белой крови, но он был черный. А мать белая. А я — ни то, ни другое. Отец ненавидел мать за то, что она белая, но и любил ее. А она, думаю, черноту любила больше, чем его самого. Что ж мне остается? Никак не могу решить.