— Нет, — сухо ответил клиент. — Я не прошу вас поверить мне. Конечно, вы не поверите мне без доказательств.

— Да! И слава Богу!

Он улыбается. У него доброе лицо. Она ему, как будто, нравится.

— Но послушайте, мистер Орр, как я могу получить доказательства? Если вы всякий раз сами уничтожаете все доказательства изменения и так далее?

— Можете ли вы, действуя как мой адвокат, добиться разрешения присутствовать на одном из сеансов? — с внезапной надеждой спросил он.

— Гм. Возможно. Можно добиться, если найти весомую причину. Но если вы в качестве свидетеля пригласите адвоката, тем самым вы абсолютно разрушите отношения между врачом и пациентом. Ведь вы должны доверять ему, а он — вам. Вы зовете к нему адвоката, потому что хотите выбросить его из головы. Что он делает? Вероятно, пытается помочь вам.

— Да. Но он использует меня в экспериментальных…

Орр не закончил. Лилач застыла: паук наконец увидел добычу.

— В экспериментальных целях? Да? Машина, о которой вы говорили экспериментальная? Подписали ли вы согласие на что-либо, кроме общей формы ДТЛ? Ничего? Похоже, мы нашли повод для жалобы, мистер Орр.

— Вы сможете присутствовать на сеансе?

— Возможно, Мы будем говорить о гражданских правах.

— Вы понимаете, что я не хочу причинять доктору Ха-беру неприятностей? — беспокойно сказал он, — Я знаю, что он желает мне добра. Просто я хочу, чтобы меня лечили, а не использовали.

— Если его мотивы благородны, но он использовал на человеке экспериментальное оборудование, особых неприятностей у него не будет. Я дважды занималась такими делами по поручению медицинского департамента. Первый случай — испытания индуктора гипноза в Медицинской школе. Он не работал. Второй — демонстрация того, как по внушению развивается агрофобия, и люди чувствуют себя счастливыми в толпе. Это устройство действовало, но не получило одобрения. Мы решили, что оно попадает под действие закона о промывке мозгов. Вероятно, я смогу получить в медицинском департаменте ордер на проверку этого… как бишь его? Что использует ваш доктор? Так вы не будете затронуты. Я вовсе не буду вашим адвокатом. В сущности, я даже не буду с вами знакома. Я — официальный представитель департамента. Если я ничего не добьюсь, у вас с доктором сохранятся прежние отношения. Остается только добиться доступа именно на ваш сеанс.

— Он мне сам говорил, что я единственный пациент, на котором он испытывает Усилитель. Он сказал, что совершенствует его.

— Значит, он действительно экспериментальный, что бы доктор с вами не делал. Хорошо. Теперь я знаю, что нужно делать. Мне потребуется неделя для формальностей.

Он выглядел обескураженным.

— Вы ведь не вычеркнете меня из действительности за неделю, мистер Орр?

— Ни за что, — ответил он с благодарностью.

Нет, это не благодарность. Она ему нравится. И он ей нравится. Она протянула ему свою руку, он встретил ее…

С улыбкой Уильям Хабер поднялся по ступеням Орегонского Онейрологического Института и через высокую дверь из поляризованного стекла вошел в сухое прохладное помещение с кондиционированным воздухом.

Было только двадцать четвертое марта, но снаружи — как в сауне, внутри же было прохладно, чисто и строго. Мраморный пол, приличная мебель, стол секретаря из полированного хрома, эмалированный секретарь.

— Доброе утро, доктор Атвуд!

В холле мимо него прошел Атвуд, красноглазый и усталый. Он в лаборатории ночью следил за спящим больным. Теперь большую часть этой работы выполняет компьютер, но иногда необходимо присутствие незапрограммированного мозга.

— Доброе утро, шеф, — пробормотал Атвуд.

«Доброе утро, доктор!» он услышал также и от мисс Кроч в его собственном кабинете. Он был рад, что взял с собой Пенни Кроч, когда в прошлом году занял кресло директора института. Она была умна и предана, а глава такого большого исследовательского института нуждается в умной, преданной женщине в своей приемной.

Он вошел в святилище.

Бросив портфель и папки на диван, доктор потянулся и, как всегда, входя в кабинет, подошел к окну. Большое угловое окно выходило на восток и север, и из него было далеко видно: изгиб перекрытой множеством мостов Вильяметты у холмов, бесчисленные башни города, молочные в весеннем тумане, по обе стороны реки пригороды, уходящие за пределы видимости, и горы: Маунт-Худ, огромная, недалекая, с вершиной, затянутой тучами; севернее — далекий Адамс, как коренной зуб, и чистый конус Святой Елены.

Вдохновляющий вид. Доктор Хабер не уставал им восхищаться. К тому же, после недели сплошных дождей барометр поднялся, и над речным туманом появилось солнце.

Прекрасно зная по тысячам записей ЗЭГ о связи между атмосферными явлениями и состоянием мозга, он почти чувствовал, как свежий сухой ветер поднимает его настроение. «Нужно сохранить и улучшить этот климат», — подумал он быстро, почти поверхностно. В его мозгу формировалось сразу несколько цепочек мыслей, и это мысленное замечание не было частью ни одной из них. Оно было сделано быстро и столь же быстро отодвинулось в глубины памяти. Хабер включил диктофон и начал диктовать одно из множества писем, написание которых входит в занятие руководства большим правительственным институтом. Конечно, это литературная поденщина, но ее нужно сделать, а он человек долга. Он не возражал против этой работы, хотя она отнимала у него много времени, необходимого для исследований. Теперь он проводил в лаборатории всего пять-шесть часов в неделю и сохранил только одного пациента, хотя, конечно, присматривал и за лечением нескольких других.

Одного пациента он все же сохранил. В конце концов, он — врач. Доктор Хабер занялся исследованием снов и онейрологией, чтобы совершенствовать терапевтические средства, создавать новые. Его не интересовало отвлеченное знание, наука для науки: незачем исследовать что-нибудь, если это нельзя использовать. Уместность была его пробным камнем. Он всегда будет иметь хоть одного пациента, чтобы помнить об этом фундаментальном обязательстве, чтобы сохранить контакт с человеческой реальностью, потому что нет ничего важнее людей.

Человек существует постольку, поскольку он соотносится с другими людьми, и мораль — бессмысленное слово, если только не определишь его по отношению к другим, как проявление своей социальной сущности в целом.

Его нынешний клиент, Орр, придет в четыре. Они отказались от ночных сеансов.

Мисс Корч напомнила, что сегодня на сеансе будет присутствовать инспектор Департамента Здравоохранения. Он хочет убедиться, что нет ничего незаконного, аморального, вредного, злого и так далее в операциях с Усилителем. Будь прокляты эти правительственные ищейки!

Так всегда было с сеансами и сопутствующей им публичностью, общественным любопытством, профессиональной завистью, соперничеством различных направлений. Если бы он оставался частным исследователем и второсортным врачом в Восточной башне Вильяметты, вероятно, никто и не заметил бы его Усилитель, пока он не решил бы, что аппарат готов для рывка, и он продолжал бы спокойно исследовать и совершенствовать свое изобретение. Теперь же, когда он занят самой тонкой работой — психотерапией, правительство присылает юриста, который не поймет и половины увиденного, а остальное поймет неверно.

Юрист пришел в пятнадцать сорок пять, и Хабер вышел в приемную, чтобы встретить его — ее, как оказалось, — и сразу же установить теплые и дружественные отношения. Лучше, если инспектор сразу увидит, что ты не боишься, готов отвечать на любые вопросы и настроен сердечно… Многие врачи проявляют свое возмущение, когда приходит инспектор: такие врачи редко получают правительственные субсидии.

Не так-то просто установить сердечные теплые взаимоотношения с этим инспектором.