— Тиана, там должно быть вино… может? — он уже сидел в кресле и вертел в руке пузырек, предназначенный Деору, а я словила себя на мысли, что для секретаря это замечательный путь к отступлению, хотя, может, именно из-за этого пузырька он здесь?

— Мне бы тоже хотелось выпить, — поддержала я его желание, доставая запасы графа. — Здесь есть…

— Бери любое, мне все равно, — перебил меня Лонц, предчувствуя долгое перечисление.

Выбор был действительно большой. Кроме известных мне названий стояли бутылки с надписями на чужих языках, сделанные, словно произведение искусства. Аккуратная рука мастера играла со стеклом, делая его то невероятно тонким, как лед, то добавляя веса узорами. Я быстро взяла самую невзрачную и небольшую бутылку из всех, два бокала, поставила их на стол и села напротив секретаря в удобное и мягкое кресло.

— Прекрасный выбор, — усмехнулся Лонц, откупоривая бутылку, из которой неожиданно потек розовый дым, опускаясь вниз, накрывая собой весь стол и изрядно меня удивив. Такое я видела впервые. — Это древнее вино ирвилов, — словно читая мои мысли, сказал секретарь. — Таких бутылок осталось всего пять. Вот эта привезена сюда вместе со второй графиней Делерей.

— Сколько же ей лет?

— Много. Тогда среди магов были виноделы, так что для тех времен оно не было редкостью, но уже тогда ценилось, — он вдохнул тягучий и немного горький аромат. — Потом маги стали заниматься защитой государств и знатных домов, забыв о землях и о простых радостях, которые они могли приносить людям. Эх, жаль. Давно хотел попробовать.

— Мы зря ее открыли, — единственная из пяти оставшихся бутылок явно хранилась для какого-нибудь великого бала, важной свадьбы, победы над врагом или рождения долгожданного наследника, но уж точно не для удовлетворения нашего желания забыть все, что происходит вокруг.

Лонц только усмехнулся, разгоняя рукой дым, и разливая кристально чистую жидкость алого как кровь цвета по бокалам.

— Граф не будет против — ему все равно. А мы… Чем этот день хуже любого другого? Мы живы, графиня выжила, этот дом еще стоит, а это уже повод, чтобы открыть такое вино, ученица кудесника.

Я была не согласна, но возражать не стала, в конце концов, секретарю лучше знать, что понравится или не понравится семье. Так что мы сидели и пили прекрасное терпкое вино, созданное невероятно давно магами, и начинали успокаиваться. Напиток действовал странно, он заставлял расслабляться, очищал голову, мне казалось, что я могла найти ответы на все свои вопросы, стоило только их правильно задать. А проблемы? Не было больше проблем, они все оказались в прошлом, а будущее открывалось для меня невероятно спокойным и счастливым.

— Ты чувствуешь себя намного лучше, волшебница, — улыбнулся Лонц, откидывая голову на спинку кресла, — я вижу это… как и я.

— Мне говорили, что тебя собирались отдать в рабство, — вспомнила я, о чем рассказывал Сатиф и о чем с недовольством вспоминал Деор.

— Это старая история, ученица, она уже никому неинтересна.

— Почему же? Мне интересна.

Его молчание длилось долго, мне даже казалось, что секретарь уснул, и я бы не удивилась, услышав мирное посапывание или даже храп, вот только как потом остальным объяснять, что Лонц в моей комнате действительно только спал. Но вместо храпа раздался его голос.

— Это глупая история и не стоит твоего внимания. Хотя, вообще-то именно так я смог заслужить уважение Деора.

— Уважение?

— Почему нет? Сейчас по нашим разговорам этого не понять, — как-то по-своему понял он мое удивление, — но тогда именно Деор уговорил графиню выкупить меня быстрее, чем рабовладельцы отправят на острова.

— Так что же ты сделал?

Он немного задумался, вспоминая, а затем начал рассказывать.

— Здесь недалеко есть одно баронство. Точнее, было одно баронство. Его нет уже давно, и все к этому и шло, а его земли теперь принадлежат нам…

Лонц рассказывал, вспоминал, иногда путался, но главное все же не упускал. Оказалось, что мальчишкой он часто играл с местными детьми на той земле. Многие из его прошлых друзей стали ворами и преступниками, другие умерли, первая девушка, которую он безумно полюбил, стала любовницей какого-то знатного господина, потом он даже не пытался узнать какого, потому что она сразу отвергла его, как только появилась возможность уйти под теплую крышу и получать драгоценности за свою красоту. Но тогда, в детстве, они все были вместе и видели себя вместе до конца дней. Был среди них один невзрачный мальчишка, невероятно тощий, еле таскающий ноги и часто болеющий. Его за что-то любили, возможно, желая защитить, а может, просто чувствуя в нем какую-то странную доброту, возникшую и продолжающую жить, несмотря на все тяготы и лишения. В дом к себе он никого не пускал, как и не разрешал близко подходить с землям, где они с матерью работали. Так могло длиться слишком долго, и никто бы понятия не имел, чем он живет, вот только как-то раз его не стало. Нет, он был жив, но пропал, не появлялся на поле вместе с матерью, перестал ходить в лес и на реку с остальными. Лучшим другом он никому не был, но оберегать это нелепое создание от нападок старших и таскать ему из дома корки хлеба настолько вошло в привычку, что когда он пропал, все почувствовали, что вместе с ним не стало и чего-то хорошего в них самих. Не может человек быть хорошим сам по себе — его мучают противоречия, метания и худые мысли, и только то добро, что он делает другим, даже маленькое и, порой, незаметное, позволяет вновь поселить в своей душе теплоту. Так что этой заботы для духа им стало не хватать настолько же сильно, как пищи для тела. И на большом совете было решено нарушить все запреты и пойти в дом, чтобы узнать, куда делся их друг. И да, он как-то сразу стал лучшим другом за которого можно было и жизнь отдать, и, что еще хуже, начать спорить со взрослыми и нарушить все запреты. И они пошли.

Дом оказался заброшенным и покосившимся, а на веранде было холодно и до жути пахло плесенью. О том, что внутри кто-то был, говорили громкие шаги, женские вхлипывания и какой-то странный стук. «Ты мне принадлежишь! И твой щенок тоже! — раздался мужской крик прямо за дверью. — Я сказал ему работать!». «Господин, прошу, молю, господин! — женщина захлебывалась в рыданиях. — Он не может больше! Сил у него больше нет! Отдайте его обучаться, и через несколько лет он вернется к вам настоящим магом! Сделает все, что захотите! Он маленький еще! Прошу, господин!» Лонц сидел под дверью и прислушивался к каждой фразе. Значит, все это время их друг был магом, но как получилось, что они ничего не знали?

«Видел я, как он оборвышами носится, сил, говоришь, нет? А ну иди сюда! Я не дам тебе денег к магам ехать! Не дам! Понял меня? Будешь делать все, что я прикажу, а не сделаешь — подохнешь, если раньше не преставишься», — внутри раздался шум, крик и грохот, словно что-то кинули на пол. Кого-то, подумал тогда Лонц и подал знак своим прятаться. Сам он теперь сидел тише воды, с ужасом думая, кто же может выйти из дома. Звук шагов все усиливался и, наконец, дверь открылась, а из нее вышел злой мужчина, явно спешивший по делам. Он только раз обернулся, больше в силу привычки, чем желая что-то увидеть, но этого было достаточно, чтобы понять, что из дома вышел барон.

— И ты тогда украл у него кольцо? — спросила я, когда секретарь немного задумался и подлил вино в бокалы.

— Нет. Как я мог тогда украсть? Он бы сразу все понял. Мне нужно было придумать, как сделать это незаметно. И придумал я то, до чего никто бы на моем месте не додумался. Сейчас и вспомнить стыдно — это был самый ужасный вариант из всех, лучше бы я это кольцо у него сразу выкрал.

— Не томи.

— Я решил использовать его младшую дочь, чтобы пробраться в дом, — сказал секретарь, явно недовольный своим поступком. — Но тогда я считал, что раз барон такой, то и вся его семья такая. Заинтересовать ее мне не составило никакого труда. Как и пробраться ночью к ним, через любовно оставленное открытым окно. Хотя как не составило… Лез я в окно по веткам, через ограду ночью пробирался, а там собаки, я их до этого три дня мясом кормил, чтобы они лаять на меня перестали, а они вроде и перестали, но как только я за забор залез, тихо так, без всякого лая на меня и накинулись. Я от них, на ближайшее дерево, и как назло прямо под окна к дочери той, я ведь и не думал ее увидеть, мне только кольцо и надо было. Так вот она вместо собак голос и подала. «Родной мой, любимый!» — и тащит меня прямо с ветки к себе в окно. А надо сказать, что девушка большая была, она троих как я затащить могла, да вот только расстояние от дерева и до нее она не рассчитала, сильно потянула, а мне и удержаться не за что. Вот я под ее окном вишу, по гладкой стене вскарабкаться пытаюсь, еле уцепился за решетку, а она сверху на меня и все шепчет, что боялась, что я не приду. Да я уже собакам сдаться захотел, застрял же — вперед нельзя — она не понимает, что я так долго висеть не смогу. Назад нельзя — слезть тоже не получится. Мне кажется, что только через половину часа моя возлюбленная поняла, что еще немного и навсегда потеряет свою любовь. Втащила она меня тогда в комнату, обнимать пыталась, целовать, грозилась, что до утра не отпустит. А у меня же цель совсем другая… В общем, только под утро я то кольцо и смог украсть.