С арестом Аламо Поль потерял покой. Внешне это ничем не выражалось, и Дюбуа не замечал в Поле перемен. Он все так же аккуратно, ровно в одиннадцать, приходил в контору, разбирал счета и деловые бумаги, принимал служащих и клиентов; в два — обедал в маленьком кафе на рю Марбеф; в четыре, неторопливый и элегантный, постукивая тростью, спускался вниз и уезжал в штаб Тодта, комендатуру, в ресторан, где встречался с деловыми партнерами. При этом он успевал уединяться в секретном кабинете, куда доступ был открыт только ему и Дюбуа, и косым мелким почерком исписывал узкие полоски бумаги длинными колонками цифр. Дюбуа перепечатывал их на машинке и возле метро «Монмартр» передавал Пиберу, отвозившему шифровки радистам.

Щеки Сент-Альбера всегда были чисто выбриты; из карманчика пиджака торчало заячье ушко белого платка; говорил он мягко и только шутил чаще, чем раньше. Шутки эти и подчеркнуто неторопливые жесты были его броней, за которой укрывал он свое беспокойство. Ему не было страшно, ибо опасность и чудовищное напряжение сопутствовали каждой минуте его жизни на протяжении многих лет, превратившись в состояние привычное и обыденное, и с ним он свыкся; не терзался он мыслями о возможной гибели — к ней он был готов; куда труднее было примириться с тем, что гибнут друзья, а он не властен им помочь. Макаров пал первым… Кто может стать следующим? И как отвести беду, если она грозит со всех сторон и нет ни щита, ни укрытия, где переждали бы солдаты зловещий час?..

Сент-Альбера мучили головные боли. Он принимал аспирин, тер виски лекарственным уксусом, клал на лоб грелку с горячей — почти кипятком — водой, но боль не утихала. Спал он не больше трех часов и по утрам с ужасом думал, что надо вставать, двигаться, идти, говорить… Но он вставал, и двигался, и говорил, и делал множество дел, из которых, в свою очередь, вытекали все новые и новые дела, неотложные, важные, первостепенные…

Центр день ото дня расширял круг вопросов. Теперь его интересовали не только передвижение войск и их вооружение, замыслы ОКХ[18] и ОКБ, данные о промышленности, экономике и политической атмосфере в Германии, но и такие детали, как перемещение в генералитете, взаимоотношения Гитлера и высших штабов, взгляды на войну рейхслейтеров, фельдмаршалов, нацистских дипломатов…

Поль, Дюбуа, Гроссфогель и «Техник» искали и находили ответы… После провала наступления на Москву Гитлер обрушил свой гнев на военную верхушку. 3 января 1942 года по действующей армии был распространен секретный приказ фюрера нации и рейхсканцлера: «Цепляться за каждый населенный пункт, не отступать ни на шаг, обороняться до последнего патрона, до последней гранаты — вот чего требует от нас текущий момент». Из Франции, снятые с укреплений Атлантического вала, на Восточный фронт ускоренными маршами ушли дивизии СС и пехотные части; в армию мобилизовывался дополнительный контингент.

Как был бы счастлив Миша Макаров, узнай он об этих новостях — немцы переходили к обороне! Но он не знал о них, не мог, конечно, знать в «горячей камере» на Принц-Альбрехтштрассе. Источник — механик абверовского гаража, подслушал разговор двух офицеров контрразведки: молчащего русского радиста передали в берлинское гестапо… Молчащего!

Механик же известил и об изменениях в структуре радио-абвера, реорганизованного в начале 1942 года. Было создано три отдела: Центральный — для выявления подпольных передатчиков, подслушивания и наблюдения, и отделы «Запад» и «Восток» — для непосредственной ликвидации радиогрупп в Германии («Восток») и Европе («Запад»). Радио-абвер получил от промышленности дополнительно более ста пеленгаторных машин.

РТ-иксы искали везде, в том числе и в Париже. Поль видел эти машины с черными крестовинами на крышах; патрулируя, они, словно тени, с приглушенными моторами и синими фарами скользили по рю де Марбеф, проползали по Елисейским полям, держа курс на кольцо Больших бульваров. То, что им до сих пор не удавалось засечь ни одну из шести раций Сент-Альбера, объяснялось не чудом, а совершенством созданной Полем системы.

С приходом зимы головные боли у Сент-Альбера улеглись, сошли потихоньку на нет, но дал знать себя кариес: Полю казалось, что челюсть прокалывают раскаленным гвоздем. Он пытался успокоить боль средствами из домашней аптечки, посмеивался над «этими проклятыми зубами», но Дюбуа настоял на враче, и Полю пришлось обречь себя на муки в кресле дантиста. Врач принимал по вечерам и франкам предпочитал натуру; Поль, жертвуя талонами, покупал ему у знакомого ресторатора мясо и овощи.

Смертные казни стали приметами дня, такими же, как имперский флаг над ратушей и тарахтение патрульных мотоциклов по ночам. Чем хуже шли у немцев дела на фронте, тем мощнее, набирая силы с каждым часом, становилось Сопротивление и, как топор гильотины, все ниже нависала над головами парижан угроза быть арестованными, расстрелянными, обращенными в дым кремационных печей Дахау, Майданека и Аушвица.

Всматриваясь в лица Дюбуа и Лео, Поль искал на них признаки страха или растерянности — искал и не находил. «Техник» в ответ на предупреждения насмешливо насвистывал такты «Марсельезы»: «К оружию, граждане, равняйтесь, батальоны!» Радисты, по рассказам Пибера, тоже держались отлично и не жаловались на трудности. Рядовые французы, отцы семейств, они не были коммунистами, и Пибер, уважая их убеждения, не вел разговоров о политике; но к какой бы партии ни примыкали эти люди до войны — к социалистам или либералам, сейчас их объединила общая ненависть к фашизму, и бой, который они вели, был частью громадной войны, не знавшей ни передышек, ни пощады.

О содержании телеграмм они не спрашивали. Записывали чернилами или карандашом цифры, предоставляя кому-то, кого они не знали, расшифровывать их. Им важно было быть уверенными только в одном: телеграммы помогают бить наци, — и Пибер постоянно поддерживал в них эту вселяющую силы уверенность. Догадывались ли они, что помогают русским, а не англичанам или разведке полковника Пасси?[19] Скорее всего да; но разве это имело для них значение — кому? «Каждый как может кует победу, не так ли, месье Пибер? Скажите кому следует, что нет оснований сомневаться ни в нашей скромности, ни в готовности воевать. О-ля-ля! Это же счастье — ложиться спать, будучи уверенным, что способствуешь победе!»

Цифры, цифры, цифры… Запросы Центра и ответы на них. От Директора. Кажется, что… источник хорошо осведомлен. Проверьте через него сведения о потерях немцев до настоящего времени, классифицируя их по видам и боевым операциям. Директор. — Сделайте выводы из провала… Перепроверьте все связи… Помните, что при определенных обстоятельствах они могут угрожать вашей безопасности… Директор. — Сообщите данные о новой технике. — Директору. Новый боевой самолет «мессершмитт» имеет на вооружений две пушки и два пулемета, установленные справа и слева в несущих плоскостях. Скорость до 600 километров в час. — Один немецкий офицер сообщает об увеличивающемся напряжении между итальянской армией и фашистской партией. Серьезные инциденты имели место в Риме и Вероне. Армейские инстанции саботируют указания партии. Не исключена возможность переворота в будущем. Немцы сосредоточивают войска между Мюнхеном и Инсбруком для возможного вторжения. — Дневное производство штурмовых самолетов — 9-10 штук. Потери в самолетах Германии на Восточном фронте в среднем 40 машин в день. Источник: министерство авиации.

И так — день за днем.

Молчала лишь рация Сезе — резервная, предназначенная стать основной в случае провала других. Еще одну рацию в «Зоне» имел Райт. Сент-Альбер с оказиями отправил ему части и детали для сборки еще нескольких передатчиков, но Райт, кажется, не собирался ими воспользоваться, ответил, что не располагает ни подходящими людьми, ни запасными радиоквартирами. Жил он в том же пансионе, что и Маргарет, на рю Жарден, 17–21, в другом крыле дома. Сент-Альбер время от времени посылал ему деньги. Идеальным источником данных в «Зоне» стал латышский генерал, увлекшийся Маргарет; латыш не благоволил к Советской власти, вынудившей его бежать из Риги в чужую страну, где, как он считал, говорят на опереточном языке и потрошат карманы иностранцев; но куда сильнее не любил он немцев, о которых судил по остзейским баронам, презиравшим латышей и грабившим Латвию. «Если таковы фольксдойчи, то что представляют собой рейхсдойчи?! Ненавижу, ненавижу, ненавижу!..» Эти слова генерала и его «ненавижу», повторенное трижды, Райт привел в письме — симпатическими чернилами среди невиннейшего текста. Сент-Альбер посоветовал ему сдружиться с генералом, числившим среди своих постоянных партнеров по висту и бриджу префекта Марселя, начальника полиции и отставных военных, близко стоящих к Петену. Райт последовал рекомендации и обрел возможность насытить свои телеграммы Центру превосходными данными о взаимоотношениях третьего рейха и «Зоны Виши», строительстве укреплений, имперских заказах на вооружение, размещенных в «Зоне», и о многом другом, имевшем прямое или косвенное отношение к войне.