Казалось бы ясно, что миллионы людей, т.е. существ, одаренных разумом и нравственным чувством, не могут, не зная зачем и для чего, с готовностью на величайшие лишения всего дорогого людям, идти убивать тех неизвестных им людей, которых велят им убивать какие-то неизвестные им люди, называемые правительством, и что поэтому никак нельзя рассчитывать на то, что все то, что решают правительства с своими дипломатами, так точно и совершится. Но удивительное дело: никто ни на минуту не сомневается, что все предрешенное правительствами так же верно совершится, как и то, что если человек пошлет деньги в мясную лавку для покупки говядины, то он наверно получил за свои деньги нужную ему говядину. И как для покупающего говядину вопрос только в том, сколько и какого сорта ему нужна говядина и сколько надо послать денег, так и для всех рассуждающих в министерствах и газетах о присоединении Боснии и Герцеговины вопрос только в том, сколько людей надо приготовить к убийству или уже послать убивать друг друга и каких именно людей и в каких соединениях.

Такова поразившая меня первая статья. Читаю вторую статью под заглавием "Работа и историческая преемственность".

В первой статье шла речь о распоряжениях международных, о том, как разные правительства заставляют вследствие несогласия между собой повинующихся им людей убивать друг друга для каких-то чуждых убивающим и убиваемым людям целей; в этой же статье идет речь уже не об отношениях между собой разных правительств, а об отношениях нескольких людей, тех, которые считают себя в настоящее время русским правительством и распоряжаются жизнью десятков миллионов, и тех, тоже нескольких людей, которые желали бы быть правительством и поэтому считают все распоряжения существующего правительства нехорошими.

Так, правительство, защищая себя, говорит, что в "настоящее время понятно только одно деление людей на группы: те, кто напрягает свои усилия в пользу роста и развития русской государственности, и те, кто борется против ее основ". Автор же статьи газеты, возражая против этого, говорит, что для того, чтобы можно было действовать в пользу роста и развития русской государственности, надобно, чтобы тем, кто иначе понимает развитие и рост русской государственности, была бы дана та же свобода действовать, как и та, которой обладает партия правительственная, и что этого нет, т.е. что люди, иначе понимающие рост государственности, стеснены в своей деятельности и т.д.

И опять - удивительное дело - и те люди, которые считают себя вправе распоряжаться миллионами, и те, которые хотят быть и надеются при своей неперестающей борьбе стать на место первых, так же уверены в том, что они могут распоряжаться жизнью десятков миллионов народа, как мы уверены в том, что каждый день взойдет солнце. И спори и рассуждения идут только о том, как велеть жить всем этим миллионам, а что жить они будут по предписанным им законам несколькими людьми, называемыми правительством, в этом никто не сомневается. И еще более удивительно то, что и в самом деле миллионы людей, т.е. разумных, нравственных существ, живущих своим трудом и потому не только не нуждающихся ни в чьей помощи, но и содержащих своим трудом много тысяч праздных людей, рабски подчиняются воле этих спорящих между собой праздных людей, руководимых самыми мелкими, дурными страстями, но только не тем, что они всегда лицемерно выставляют своей главной целью: благом народа.

За этой статьей идет третья длинная статья "Конституционный бюджет", в которой рассуждается о том, сколько у каждого человека, трудящегося для себя и своей семьи, следует ежегодно отнимать произведений его труда, отдавая их в распоряжение людей, называемых правительством. Казалось бы, очевидно то, что так как работающим миллионам нет никакой не только надобности, но и повода отдавать произведения своего труда, людям, до сих пор всегда употреблявшим эти деньги на самые дурные и безнравственные дела, на изготовление орудий убийства, на тюрьмы, крепости, поставку водки, на развращение народа посредством солдатства или ложной веры, то казалось бы очевидно, что и не будет никакого бюджета и нечего рассуждать о том, как собирать и употреблять его. Так казалось бы, а между тем правительственные люди и те, которые хотят быть правительством, с полной уверенностью в том, что деньги эти будут в их руках, рассуждают о том, как побольше собрать их и как распределить их между собой. И - удивительное дело - деньги эти собираются и распределяются: нуждающиеся в самом необходимом, часто голодные трудящиеся люди отдают свои сбережения праздным, безумно роскошествующим людям.

Следующая статья - "Вопрос о государственных преступлениях на Московском съезде криминалистов". В этой статье описывается то, как собравшиеся в Москве люди рассуждали о том, по каким статьям можно лишать свободы, грабить (штрафы), мучить, убивать людей и по каким этого нельзя делать, как лучше применять эти статьи и т.п. Сначала представляется удивительным, для чего эти люди, очевидно несогласные с правительством и противные ему, не высказывают прямо того, что само собой представляется всякому здраво мыслящему человеку, что не говоря уже о христианстве, которое будто бы мы исповедуем, с какой бы то ни было самой низкой нравственной точки зрения совершенно ясно, что никакой человек, во имя каких бы то ни было соображений, не имеет права и не должен ни грабить, ни мучить, ни лишать свободы, ни жизни других. И потому, казалось, бы ясно, что собравшиеся люди, враждебные правительству, должны бы были прямо сказать то, что само собой разумеется для всякого здравомыслящего человека: то, что один человек не может насиловать другого, не может потому, что если допустить, что могут быть такие соображения, по которым одни люди могут насиловать других, то всегда - как это и было и есть - найдутся такие соображения, по которым другие люди могут и будут употреблять насилие и против тех, которые их насиловали. Но собравшиеся "ученые" люди не делают этого, а старательно приводят хитроумные соображения о том, какие "ужасные последствия происходят от отступлений по делам о политических преступлениях от общего порядка судопроизводства", о "необходимости изучения государственных преступлений с социологической точки зрения", о том, как "основная проблема все более и более развивалась на собрании группы и все более и более становилась ясной невозможность ограничиться какими-либо краткими тезисами по такому сложному вопросу". И опять то же удивление и недоумение: почему то правительство, которое теперь действует, или то, которое составится из тех людей, которые спорят с ним в надежде самим стать правительством, почему эти люди так несомненно уверены, что тот народ, который не знает и знать не хочет все эти 120, 117 и т.п. статьи, но, к счастью, еще знает другие статьи о том, что не надо делать другому, чего не хочешь себе, что лучше простить не семь, а семью семь раз, чем мстить, - почему народ этот подчинится их статьям, 120-й, 117-й и еще какой-нибудь, и будет из повиновения этим статьям совершать сам над собой те преступления всех законов божеских и человеческих, которые предписываются ему? И что удивительнее всего, это то, что народ не только подчиняется всем этим статьям, но и в положении солдат, стражников, присяжных, тюремщиков, палачей совершает сам над собой все эти, противные его совести и исповедуемому им, признаваемому божеским закону, преступления.

Следующая, пятая статья заключает в себе сведения о том, как человек, называющийся русским императором, выразил желание о том, чтобы умерший, живший в Кронштадте, добрый старичок был признан святым человеком, и как синод, т.е. собрание людей, которые вполне уверены, что они имеют право и возможность предписывать миллионам народа ту веру, которую они должны исповедовать, решил всенародно праздновать годовщину смерти этого старичка, с тем чтобы сделать из трупа этого старичка предмет народного поклонения. Еще понятно - хоть и с большим усилием - то, что люди могут быть так обмануты, чтобы верить, что они не столько люди, сколько подданные известного государства, и во имя идола государства отступать от своих человеческих обязанностей, как это делается при принуждении людей к участию в солдатстве и войнах. Можно понять и то, как люди могут быть доведены до того, чтобы отдавать на заведомо дурные дела свои сбережения, как это делается при отбирании податей. Как ни странно, но можно понять даже и то, как долгое и усиленное воспитание дурного чувства мести может довести людей до того, что они подчиняются требованиям совершения всякого рода насилий, даже убийств над братьями, под предлогом наказания. Но, казалось бы, невозможно заставить людей 20 века, знающих Евангелие, понимать превратно назначение своей жизни, верить в необходимость и благотворность идолопоклоннического поклонения неодушевленным предметам.