В темно-синих хакама из тонкой шерсти поверх легкого шелкового кимоно, в черных чулках и хорошеньких маленьких полуботинках Наоми выглядела как настоящая ученица колледжа — сбылись ее мечты, и это заставляло радостно биться ее сердце. Иногда я встречал ее на улице по дороге к дому — немыслимо было представить себе, что эта девушка росла на улице Сэндзоку и служила в кафе. Японской прически она больше не делала никогда: на спину спускалась коса, перевязанная лентой.

Вскоре Наоми похорошела, и характер ее сильно изменился. Она превратилась в жизнерадостную птичку. Ателье стало для нее поистине просторной, привольной клеткой.

Прошел май, наступило лето. На клумбах все пышнее и ярче распускались цветы. Когда по вечерам мы возвращались домой — я со службы, а Наоми с уроков, — солнечные лучи, просачиваясь сквозь легкий индийский шелк занавесей, все еще освещали белые стены комнат так же ярко, как днем. Наоми надевала легкое фланелевое кимоно и домашние туфли и, постукивая ими о дощатый пол, пела разученные песни или играла со мной в пятнашки и прятки, кружилась по ателье, вскакивала на стол, залезала под диван, опрокидывала стулья, бегала вверх и вниз по лестнице и проворно, как мышка, носилась по галерее. Как-то раз я даже превратился в коня и возил ее на спине по комнате.

— Но!., но!., но!.. — подергивая скрученное полотенце, изображавшее уздечку, которую я должен был держать в зубах, погоняла меня Наоми.

Однажды мы играли, как обычно. Наоми была весела, много смеялась и так быстро носилась по лестнице, что оступилась, покатилась с самого верха вниз и расплакалась.

— Как же ты это!.. Покажи, какое место ты ушибла, — говорил я, подымая ее.

Наоми, все еще всхлипывая, завернула рукав кимоно. Падая, она задела за гвоздь и оцарапала кожу на локте. Из ранки сочилась кровь.

— Это пустяк, не плачь. Иди сюда, я заклею царапину пластырем. — Я закрыл ранку клейким пластырем, а сверху завязал полотенцем. По лицу Наоми медленно текли крупные слезы: она напоминала обиженного ребенка.

Ранка не заживала и гноилась почти неделю. Каждый день я менял повязку, и всякий раз Наоми при этом плакала.

Любил ли я ее уже тогда, не знаю. Да, конечно, любил. Но в то время мне хотелось прежде всего воспитать ее, сделать из нее прекрасную, идеальную женщину, и я так искренне думал.

Летом я получил двухнедельный отпуск. До сих пор я всегда ездил в отпуск на родину. Я отправил Наоми домой, запер дом в Омори и уехал в деревню, но эти две недели показались мне нестерпимо длинными и тоскливыми. И тогда я впервые понял, что не могу жить без Наоми, что я ее люблю.

Под благовидным предлогом я уехал из деревни раньше срока.

В Токио я прибыл поздно вечером, взял такси и с вокзала Уэно помчался к Наоми.

— Наоми-тян, вот и я! На углу ждет машина, едем в Омори.

— Да, едем сейчас же!

Она оставила меня ждать у входной двери и скоро вышла с маленьким узелком в руках. Вечер был душный, знойный. Наоми была в легком светлом кимоно из муслина с бледно-лиловым узором винограда. Волосы ее были перевязаны широкой блестящей бледно-розовой лентой. Этот муслин я подарил ей недавно на праздник Бон, и в мое отсутствие дома ей сшили из него кимоно.

— Наоми-тян, как ты проводила здесь время? — спросил я, когда автомобиль выехал на шоссе.

— Я ходила в кино.

— Значит, особенно не скучала?

— Нет, не скучала… А Дзёдзи-сан вернулся раньше, чем я ожидала, — прибавила она, немного подумав.

— В деревне скучно, оттого и вернулся раньше срока. Что ни говори, а лучше всего в Токио! — сказал я, облегченно переводя дух и с наслаждением глядя на весело мелькавшие за окном такси сверкающие огни столицы.

— Я думаю, — сказала Наоми, — что летом в деревне хорошо!

— Смотря где… На моей родине природа скучная, никаких достопримечательностей нет, целый день жужжат мухи, москиты, жара нестерпимая…

— Ах, неужели?

— Да.

Неожиданно в голосе Наоми прозвучали очаровательные нотки избалованного ребенка:

— Мне хотелось бы поехать на берег моря!

— Хорошо, поедем куда-нибудь, где прохладно. Куда ты хочешь, в Камакуру или в Хаконэ? — спросил я.

— Лучше к морю, чем на горячие источники. Нет, правда, мне так хочется к морю!

Услыхав этот наивный голосок, я узнал прежнюю Наоми. Всего лишь за какие-то десять дней ее тело как будто расцвело, я невольно глядел украдкой на вырисовывавшиеся под муслиновым кимоно округлые линии ее плеч и груди.

— Это кимоно очень идет тебе. Кто тебе его сшил? — спросил я после некоторой паузы.

— Мама.

— А что сказали дома? Понравился мой выбор?

— Да, понравился… Говорят, что ткань хорошая, но рисунок слишком шикарный…

— Это твоя мама так сказала?

— Да… Но они там все ничего не понимают… — Наоми глядела куда-то вдаль. — Все говорят, что я очень изменилась.

— В каком отношении?

— Стала ужасно шикарной…

— Пожалуй, я с ними согласен.

— Неужели? Меня уговаривали — причешись разок по-японски, но я не стала, мне не нравится…

— А откуда у тебя эта лента?

— Эта? Сама купила в магазине Накамисэ. Правда, красивая?

Ветер шевелил ее гладкие, не смазанные маслом волосы. Она подняла голову и показала мне развевавшуюся от ветра розовую ленту.

— Да, блестит красиво. Это гораздо лучше японской прически, — сказал я.

Она засмеялась с довольным видом. По правде сказать, смех ее звучал довольно вызывающе. Но в моих глазах это делало ее еще более очаровательной.

Наоми все время просила: «Поедем в Камакуру». И вот в начале августа мы отправились туда всего на два-три дня.

— Почему только на два-три дня? Если ехать, то на десять дней или хотя бы на неделю, — с недовольным видом сказала перед отъездом Наоми.

От родных я уехал под предлогом окончания моего отпуска, и мне было бы неприятно, если бы мать узнала, что я отправился на курорт. Но я подумал, что если скажу об этом Наоми, девочке будет неловко.

— В этом году тебе придется потерпеть. В будущем году поедем куда захочешь. Хорошо?

— Но почему только на несколько дней?

— Если ты хочешь плавать, можно научиться этому и недалеко от дома, в Омори.

— Я не хочу плескаться в грязной луже!

— Ну, ну, не капризничай! А вот если будешь хорошей девочкой, я тебе что-то подарю. Ты, кажется, хотела иметь европейское платье? Ну вот, получишь!..

На эту приманку она сразу попалась и успокоилась.

Приехав в Камакуру, мы остановились в довольно скромном отеле Кимпаро, в Хасэ. Теперь, вспоминая об этом, вижу, что все это вышло как-то странно. У меня в бумажнике хранилась большая часть наградных за полгода службы, так что в эти несколько дней на курорте нам, в сущности, можно было бы не скупиться. К тому же мы впервые отправлялись в поездку вместе, и мне хотелось, чтобы от этого первого путешествия у Наоми сохранились самые прекрасные воспоминания. Поэтому я решил не жалеть денег и остановиться в первоклассном отеле. Но сев в поезд, шедший в Ёкосуку, мы почувствовали себя какими-то жалкими. В этом вагоне было много дам и барышень, ехавших в Дзуси и Камакуру, все они выглядели ослепительно. Я-то уж ладно, но одежда Наоми в таком окружении выглядела убогой. Разумеется, поскольку на дворе было лето, эти дамы и барышни не были одеты как-то особенно роскошно, но, сравнивая их внешность с тем, как выглядела Наоми, я подумал, что между людьми, принадлежащими к высшему обществу, и теми, кто родился в простой семье, бесспорно существует разница в самой манере себя держать. И хотя в кафе Наоми отличалась в лучшую сторону от других официанток, все же низкое происхождение и воспитание дают себя знать, думал я, и она, безусловно, и сама это чувствовала. Каким жалким выглядело сейчас ее муслиновое кимоно с узором винограда, которое в иной обстановке имело такой щегольской вид! Наши соседки были одеты в простые хлопчатобумажные кимоно, но на пальцах у них сверкали драгоценные камни, говорившие о богатстве, тогда как руки Наоми блистали только гладкой кожей. До сих пор помню, как Наоми, подавленная, старалась прикрыть рукавом свой зонтик: в самом деле, хотя зонтик был новый, но с первого взгляда каждый увидел бы, что стоит он всего-навсего семь или восемь иен…,