— Тело до сих пор не нашли?

— Нет.

— Следы крови в доме или грузовике обнаружены?

— Пока нет.

Из-за отсутствия трупа нельзя было предъявить паре любовников обвинение в убийстве. Уликами являлись лишь денежные купюры, которые, если верить акту продажи мастерской, принадлежали Планшону и никоим образом не должны были находиться в тайнике в полу комнаты Изабеллы.

Дочь Планшона отправили в детский приют.

У Мегрэ еще было право допросить обвиняемых в понедельник утром, после чего дело взял в свои руки судебный следователь. Комиссару ничего не оставалось, как смириться с этой новой процедурой расследования.

Может, следователю повезет больше, чем ему? Тот его ни о чем не информировал, и Мегрэ не знал, как идет расследование.

Лишь через неделю из Сены, в районе плотины Сюрнес, выловили какое-то тело. Его опознало около дюжины человек, и в первую очередь владельцы баров на Монмартре, куда каждый вечер заходил Планшон, а также его признала девица, называвшая себя Сильвией.

Пру и Рене Планшон, раздельно доставленные на опознание почти разложившегося уже трупа, не проронили ни слова.

По заключению судебного медика, Планшон был убит несколькими ударами, нанесенными в голову каким-то тяжелым предметом, завернутым в материю.

Видимо, после убийства тело засунули в мешок и завязали. Между экспертами разгорелся жаркий спор относительно этого мешка и веревки. В пристройке, расположенной в глубине двора, нашли такие же мешки и похожую веревку, которой крепили малярные лестницы. По мнению некоторых специалистов, мешок и веревка, извлеченные из Сены, содержали те же компоненты.

Все это Мегрэ узнал только через несколько месяцев. Весной зацвели каштаны. Прохожие прогуливались в легжой одежде. Поступило известие, что полиция арестовала одного молодого англичанина, обвинив его в кражах драгоценностей, совершенных в роскошных отелях на Елисейских полях. Интерпол задержал вора в Австралии, в то время как отдельные, уже без оправы, драгоценные камни были обнаружены в Италии.

Дело Планшона попало в суд незадолго до начала отпускного периода, и Мегрэ вместе со знакомыми и незнакомыми ему свидетелями был вызван в зал ожидания.

Когда наступила его очередь предстать перед судом, он, едва лишь взглянув на подсудимых, понял, что любовная страсть Рене Планшона и Роже Пру превратилась во взаимную ненависть.

Каждый из двоих стремился выгородить себя, взвалить всю вину на другого. Они обменивались злобными взглядами.

— Вы клянетесь говорить правду, только правду и одну только правду?..

Привычным жестом — он столько раз делал его в суде — Мегрэ поднял руку.

— Клянусь!

— Расскажите присяжным все, что вы знаете об этом деле.

Комиссар заметил, что в тот момент подсудимые смотрели на него с нескрываемой ненавистью. Разве не он начал расследование и не из-за него их арестовали?

Разумеется, суду было ясно, что преступные замыслы вынашивались давно, и убийство было преднамеренным. Не хитрил ли Пру, когда двадцать четвертого декабря брал в долг два миллиона у отца и шурина?

Разве не естественным выглядело желание Пру выкупить мастерскую у окончательно опустившегося хозяина-пьяницы?

Обе расписки оказались подлинными. Деньги Пру действительно получил. Но Планшон никогда не держал их в руках. Он не догадывался, что замышлялось в его собственном доме. Даже если все же и догадывался, то совершенно не ведал, что операция уже началась, и двадцатого декабря или, во всяком случае, приблизительно в эти дни, его жена напечатала акт о продаже малярной мастерской, на котором была подделана его подпись.

Кто это сделал? Рене или ее любовник?

По этому вопросу эксперты тоже спорили до хрипоты, а двое из них далее поссорились.

— Вечером в субботу… — начал рассказывать Мегрэ.

— Говорите громче.

— Вечером в субботу, когда я вернулся домой около семи часов, я увидел у себя в квартире ожидавшего меня человека.

— Вы его знали раньше?

— Нет, не знал, но сразу догадался, кто он был, — из-за заячьей губы… Потому что в течение почти двух месяцев до этого какой-то мужчина, приметы которого совпадали с моим посетителем, приходил на набережную Орфевр по субботам во второй половине дня, но исчезал до того, как у меня появлялась возможность его принять…

— Вы действительно утверждаете, что речь шла о Леонаре Планшоне?

— Да.

— Чего он хотел от вас?

Повернувшись к присяжным, комиссар стоял спиной к подсудимым и не мог видеть их реакцию на свой рассказ.

Не были ли они удивлены, что, вопреки их ожиданию, он только что дал показания, играющие им на руку?

После полной тишины в зале послышался гул голосов, но председательствующий судья пригрозил вывести зрителей из зала, и порядок восстановился. Мегрэ четким голосом продолжал давать показания:

— Он пришел ко мне домой, чтобы сообщить о своем намерении убить жену и ее любовника…

Мысленно он желал попросить прощения у бедняги Планшона. Но разве он не поклялся только что говорить правду, только правду и одну только правду?

В полной тишине комиссар ответил на все вопросы председателя суда и имел право остаться в зале как зритель. Однако он был вынужден покинуть зал после того, как ему сообщили о краже, совершенной в одной из шикарных квартир на улице Лористон.

Подсудимые отказались признать свою вину. Однако улики были настолько неопровержимыми, что суд присяжных объявил их убийцами.

По чистой иронии показания Мегрэ дали Роже Пру смягчающие обстоятельства и спасли его от смертного приговора.

— Вы заслушали показания комиссара… — заявил его адвокат. — Намерение убить было и у жертвы, и у подсудимого… Но если убийцей стал мой клиент, то он совершил преступление, чтобы защитить свою жизнь…

Антуанетта, девица с длинными ногами и пышными бедрами, выдававшая себя за Сильвию, находилась в зале, когда главный присяжный зачитывал приговор.

Роже Пру приговорили к двадцати годам тюремного заключения, а Рене Планшон — к восьми. Она смотрела на своего бывшего любовника с такой ненавистью, что по спине зрителей в зале пробежал холодок.

— Вы читали, шеф?

Жанвье показал Мегрэ газету с еще свежей краской, на первой странице которой сообщалось о приговоре.

Комиссар лишь бросил на заметку быстрый взгляд и пробормотал:

— Бедный тип!

Не было ли у него ощущения вины за то, что он тем самым как бы предал человека с заячьей губой, последние слова которого были:

— Я вас благодарю…