И вот теперь она нашла любовника, а я даже не могу на нее сердиться… Она молода… Красива… И Роже Пру крепче, чем я… Он смахивает на животное, полный сил и здоровья.

Мадам Мегрэ, видимо, смирилась и не делала никаких знаков из кухни. Комиссар медленно набивал табаком очередную трубку.

— Я всякое передумал… Убеждал себя, что эта история долго не продлится и что Рене вернется ко мне, потому что, несмотря ни на что, мы привязались друг к другу,.. Я вам не надоел?..

— Нет. Продолжайте.

— Сам не знаю, что еще рассказать… В письмах все выглядело гораздо понятнее и намного короче… Если бы я ходил в церковь, как во времена, когда еще была жива мать, то, наверное, я бы исповедовался священнику… Не помню уж, как мне пришла в голову мысль встретиться с вами… Вначале я думал, что у меня не хватит духу прийти к вам… А теперь, когда я у вас дома, никак не могу собраться с мыслями и все связно объяснить… Клянусь вам, если я много говорю, то это не потому, что выпил несколько рюмок… Я заранее обдумал все, что должен был вам рассказать… Так на чем я остановился?

Глаза его часто моргали, в руках он вертел медную пепельницу, которую машинально взял со столика.

— Вечером, в день рождения Пру, они выставили вас за дверь…

— Не насовсем. Они знали, что я вернусь, и послали меня просто прогуляться, чтобы провести вечер вдвоем…

— Вы надеялись, что у жены это было всего лишь мимолетное увлечение?

— Вы считаете меня таким наивным?

— Что произошло дальше?

Планшон вздохнул, покачал головой, словно хотел собрать свои мысли воедино.

— С тех пор произошло столько событий!.. Спустя несколько дней после того вечера, я поздно, около двух часов ночи, вернулся домой и увидел в столовой раскладную кровать… До меня не сразу дошло, что она приготовлена мне… Я приоткрыл дверь в спальню… Они лежали на нашей кровати и притворялись спящими… Что мне оставалось делать?.. Роже Пру гораздо сильнее меня… Да и потом, я тогда не очень твердо держался на ногах… Уверен, что верх бы одержал Пру… Я также не хотел устраивать драку, потому что могла проснуться Изабелла… Она еще не понимает всего… Для нее я по-прежнему остаюсь отцом… Я заснул на раскладушке, а утром встал раньше них и ушел в мастерскую… Рабочие смотрели на меня с явной насмешкой. Лишь старый, совершенно седой Жюль, которого мы прозвали Папашей, вел себя по-другому. Он работал еще у прежнего хозяина. Кажется, я вам уже говорил об этом. Мы с ним на «ты». Он зашел в мастерскую и проворчал: «Послушай, Леонар, для тебя самое время выставить эту самку за дверь… Если не сделаешь это сейчас, то потом тебе не поздоровится…» По моему виду Жюль понял, что у меня не хватит духу прогнать жену из дома. Он посмотрел мне в глаза, положил руку на мое плечо и со вздохом сказал: «Я не знал, что ты настолько болен…»

Но больным я не был. Я просто продолжал ее любить, она была мне нужна, я хотел чувствовать, что она рядом со мной, пусть далее и спала с другим. Прошу вас, господин Мегрэ, ответьте мне откровенно…

Он не сказал «господин комиссар», как это пришлось бы ему сделать в управлении уголовной полиции. Обращение «господин Мегрэ» означало то, что он пришел к Мегрэ не как к полицейскому, а как к человеку, именно с которым он и хотел поговорить.

— Вам уже встречались такие случаи, как мой?..

— Вы хотите выяснить, не выгоняли ли своих жен мужчины, узнав о супружеской измене?

— Да, что-то в этом роде…

— Таких историй было у меня много.

— Но для таких мужчин, наверное, оставалось все же место в их доме, да и ради приличия им давали понять, что они по-прежнему что-то значат?.. Со мной все произошло иначе! Вот уже два года, как меня хотят выдворить вон… К столу меня приглашают редко и с неохотой… Лишний не Пру, а я… Во время еды они беседуют между собой, смеются, шутят с дочерью, а меня не замечают, словно я для них призрак…

По воскресеньям они отправляются на грузовике на прогулку за город… Первое время Изабеллу они не брали с собой, оставляли в доме, и я ее всячески развлекал… Если бы не дочь, может, и я поехал бы с ними? Сам не знаю… Теперь Изабелла часто уезжает с ними, ведь прогулка на машине ей приятнее…

Я терзал себе душу, и не только по вечерам, после нескольких рюмок, но и утром, и днем на работе. А работы у меня по-прежнему хватает… Меня охватило глубокое отчаяние, и я не знал, как поступить…

Месяца три тому назад я даже решился обратиться к адвокату… Многого я ему не рассказал, как вам: мне показалось, что он слушал мою историю без всякого интереса, и я его раздражал.

«В конце концов, что вы сами-то хотите,» — спросил он меня.

«Трудно сказать.»

«Вы желаете развестись с женой?» — продолжал допытываться адвокат.

«Сам не знаю… Мне лишь хочется, чтобы дочь осталась со мной».

«Вы можете доказать, что жена изменяет вам?»

«Но я же говорил вам, что каждую ночь сплю на раскладушке, они оба — в нашей спальне»…

«Этот факт должен засвидетельствовать комиссар полиции вашего района… На каких условиях вы вступили в брак?»

— И адвокат разъяснил мне, что, поскольку мы не подписали брачный контракт, то все нажитое нами является общим. Это означает, что моя мастерская, мой дом, мебель, все, принадлежащее мне, включая и носильную одежду, принадлежит моей жене в равной степени, как и мне…

«А моя дочь? — упорно допытывался я у адвоката. — Мне ее оставят?»

«Это будет зависеть от конкретных обстоятельств. Если вы докажете аморальное поведение своей супруги, и если судья…»

Планшон сжал зубы. Немного помолчав, он продолжил свой рассказ:

— Адвокат заявил мне и еще одну вещь… До визита к нему я пропустил для храбрости несколько рюмок… Он это сразу же учуял: я догадался об этом по тому, как он со мной разговаривал: «Судья решит, кто из вас двоих в состоянии создать лучшие условия для жизни ребенка…» Ту же мысль высказала мне и жена. «Почему ты не уходишь? — спрашивала она не раз. У тебя что, совсем нет собственного достоинства? Разве не понимаешь, что ты здесь лишний?» Я упрямо ей отвечал: «Свою дочь я не могу оставить…» — «А разве она не моя? Думаешь, я отдам ее такому пьянице, как ты?»

— Я не пьяница, господин комиссар, — возбужденно убеждал Планшон. — Умоляю, поверьте мне, это только видимость. Раньше я никогда не пил, даже и рюмки не пропускал. Но что мне оставалось делать, когда я вынужден был слоняться по улицам вечерами напролет? Я, естественно, заходил в какой-нибудь бар, устраивался за стойкой, чтобы хоть как-то ощущать вокруг себя людей, слышать их голоса, беседы… Я выпивал одну-две рюмки и начинал размышлять… Чтобы совсем забыться, заказывал еще рюмку, потом другую… Я пытался взять себя в руки и прекратить пить, но чувствовал себя настолько плохо, что однажды чуть не бросился в Сену… Не сделал этого только из-за Изабеллы… Она не должна оставаться с ними… Лишь только представлю себе, что однажды она назовет его папой…

Планшон плакал и, ничуть не стыдясь этого, вынул носовой платок из кармана, чтобы вытереть слезы. Мегрэ не сводил с него взгляда.

Разумеется, какие-то отклонения в психике у него имелись. Был ли причиной тому алкоголизм или нет, но чувствовалось, что Планшон чересчур возбуждался и легко впадал в отчаяние.

Полиция к нему претензий не должна была иметь: ничего преступного он ведь не совершил. Он всего лишь намеревался убить жену и ее любовника, но это были только слова. О своих намерениях он никому вслух не говорил, и поэтому ему нельзя было даже предъявить обвинение в том, что он угрожал жене смертью.

Если строго придерживаться закона, то комиссар только и мог бы сказать Планшону: «Зачем вы пришли сейчас? Приходите после…»

То есть после того, как Планшон убьет жену и ее любовника! При этом комиссар добавил бы, не слишком боясь ошибиться: «Если вы изложите свою историю присяжным, как вы мне ее только что рассказали, и если у вас будет хороший адвокат, то, вполне вероятно, суд вас оправдает…»

Не явился ли сюда Планшон за тем, чтобы комиссар подсказал ему, как поступить в такой ситуации? На какой-то миг в голове Мегрэ мелькнуло подобное подозрение. Он не выносил плачущих мужчин и не верил тем, кто с легкостью изливал свою душу первому встречному, выставляя напоказ чувства, подогретые алкоголем. Это его обычно раздражало.