Бар-Харбор [1], 12 июня 1912 года

Я увидела его на утесах, окружающих Французский залив. Он был высоким, смуглым и молодым. Даже с расстояния, пока я шла, взяв за руку маленького Этана, я могла видеть вызывающую линию плеч. Он держал кисть, словно шпагу, а палитру, как щит. И мне на самом деле показалось, что он ведет поединок с холстом, вместо того чтобы рисовать. Он был настолько глубоко сосредоточен, так быстро и ожесточенно ударял по холсту, что можно было подумать, что его жизнь зависит от того, что он создаст. Возможно, так и было.

Я сочла его странным, даже забавным. Я всегда считала художников ранимыми душами, которые видят вещи, недоступные простым смертным, и мучаются в поисках, чтобы создать их для нас.

И все же я почувствовала, еще до того как он обернулся и посмотрел на меня, что не увижу нежное лицо.

Казалось, он сам являлся художественным произведением. Бесцеремонный скульптор вырезал из дубового дерева высокий лоб, темные глубокие глаза, длинный прямой нос и полный чувственный рот. Даже грива волос, возможно, была высечена из небольшого куска черного дерева.

Как он посмотрел на меня! Даже сейчас я ощущаю прилив жара к лицу и влагу на ладонях. Ветер трепал его волосы, слипшиеся и намокшие от моря, раздувал свободную рубашку, которая была забрызгана пятнами краски. Со скалами и небом за спиной он выглядел очень гордым, очень сердитым, как будто владел этим выступом земли, а то и всем островом, куда я бесцеремонно вторглась.

Он стоял молча, словно впереди ждала вечность, глаза были настолько напряженными и жестокими, что у меня язык прилип к гортани. И тут маленький Этан начал лепетать и тянуть меня за руку. Яркий сердитый свет в его глазах смягчился. Он улыбнулся. Я знаю, что сердце не останавливается в такие моменты. И все же…

Я пришла в себя и извинилась за вторжение, беря Этана на руки, пока мой живой и любопытный малыш не помчался к скалам.

Он сказал:

— Подождите.

Взял блокнот, карандаш и начал рисовать, пока я неподвижно стояла и дрожала по причинам, которые не могу понять. Этан успокоился и улыбнулся так же загипнотизированный этим человеком, как и я. Я ощущала солнце на спине и ветер на лице, запах воды и диких роз.

— Надо распустить волосы, — сказал он и, отложив карандаш, подошел ко мне. — Я рисовал закаты, которые выглядели менее впечатляюще.

Он потянулся и коснулся ярких рыжих волос Этана.

— У вас с младшим братом одинаковый цвет волос.

— Моим сыном.

Почему у меня такой напряженный голос?

— Это мой сын. Я — миссис Фергус Калхоун, — сказала я, пока его глаза, казалось, пожирали мое лицо.

— А-а, Башни.

Он посмотрел мимо меня туда, где пики и башенки нашего летнего дома виднелись на более высоком утесе.

— Я восхищаюсь вашим домом, миссис Калхоун.

Прежде чем я успела ответить, Этан потянулся к нему, смеясь, и мужчина взял его на руки. Я могла только смотреть, как он стоял спиной к ветру, держа моего ребенка, легко покачивая его на бедре.

— Прекрасный мальчик.

— И энергичный. Я решила взять его на прогулку, чтобы дать его няне немного отдохнуть. У нее меньше проблем с моими двумя другими детьми, чем с одним маленьким Этаном.

— У вас есть и другие дети?

— Да, девочка на год старше Этана и мальчик младше года. Мы только вчера приехали на весь сезон. Вы живете на острове?

— Сейчас да. Вы сможете позировать мне, миссис Калхоун?

Я покраснела. Но под смущением скрывалось глубокое и мечтательное удовольствие. Однако я знала характер Фергуса и понимала неуместность такой просьбы. Так что я отказалась — вежливо, я надеюсь. Он не настаивал, и, стыдно признаться, я ощутила острое разочарование. Когда он отдал мне Этана, его глаза встретились с моими — глубокого синевато-серого цвета — и казалось, он видел большее, чем просто мое лицо. Возможно, большее, чем раньше видел кто-либо еще. Он пожелал мне доброго дня, я повернулась, собираясь с ребенком назад к Башням, к своему дому и своим обязанностям.

Я точно знала, как если бы обернулась посмотреть, что он наблюдал за мной, пока я не скрылась за утесом. Сердце грохотало.

Бар-Харбор, штат Мэн, 1991 год

Трентон Cент-Джеймс III пребывал в отвратительном настроении. Он был из тех людей, которые ожидают, что двери откроются, когда он постучит, и по телефону ответят, когда он позвонит. Чего он не ожидал и с чем с крайне неприятным чувством был вынужден смириться — что его автомобиль сломается на узкой двухполосной дороге за десять миль до пункта назначения. По крайней мере, телефон в машине позволил разыскать ближайшего механика. Трент не особенно волновался во время поездки в Бар-Харбор в кабине эвакуатора, где из колонок гремел тяжелый рок, а его спаситель громко и фальшиво подпевал между откусыванием огромного бутерброда с ветчиной.

— Хэнк, зовите меня просто Хэнк, да, — сказал водитель, потом сделал большой глоток из бутылки с содовой. — «Автомастерская К.К.», отремонтируем быстро и качественно. Самый лучший чертов механик в штате Мэн, спросите любого.

Трент решил, что при таких обстоятельствах он просто вынужден поверить Хэнку на слово. Чтобы сэкономить время и нервы, он попросил водителя высадить его в деревне по дороге в гараж, потом изучил потрепанную визитную карточку Хэнка, осторожно держа ее за уголки.

Но в какой бы ситуации ни оказывался Трент, он всегда проводил время с пользой. Пока ремонтировали автомобиль, он сделал полдюжины звонков в свой офис в Бостоне, вогнав в страх Божий полк секретарей, помощников и младших вице-президентов, что слегка улучшило настроение.

Он пообедал на террасе маленького ресторана, обращая больше внимания на документы, которые вытащил из портфеля, чем на превосходный салат с омаром или благоухающий весенний бриз. Он часто смотрел на часы, пил слишком много кофе и беспокойными карими глазами изучал дорожное движение, сновавшее вверх и вниз по улице.

Пока он обедал, две официантки довольно подробно обсудили его. Было начало апреля, до пика сезона оставалось еще несколько недель, так что ресторан точно не ломился от клиентов.

Обе признали, что мужик просто красавец, — от макушки темно-русой головы до мысков начищенных до зеркального блеска итальянских ботинок. И подумали, что он бизнесмен и очень важный: из-за кожаного портфеля, элегантного серого костюма и галстука. Плюс он носил запонки. Золотые.

Закатывая в салфетки столовые приборы для следующего блюда, они решили, что он молод, не старше тридцати лет. Подходя к нему, чтобы снова наполнить кофейную чашку и разглядеть поближе, пришли к единодушному выводу: обалденно красивый. Приятные чистые черты лица, согласились обе, весь из себя элегантный, лощеный, слегка прилизанный, если бы не глаза.

Глаза были темными, задумчивыми и нетерпеливыми, заставляя официанток гадать, не ждет ли он женщину. Хотя они не могли представить себе ни одну женщину в здравом уме, которая стала бы опаздывать к такому красавцу.

Трент обращал на них не больше внимания, чем на любого другого человека, выполняющего свою работу. Это их разочаровало. Огромные чаевые, которые он оставил, смягчили впечатление. Он бы очень удивился, обнаружив, что чаевые для официанток значат гораздо больше его улыбки.

Он снова запер портфель и собрался совершить быструю прогулку к механику в конец города. Он не был равнодушным человеком и специально не сторонился людей. Как член семьи Cент-Джеймсов он вырос среди прислуги, которая бесшумно и умело выполняла свои обязанности, обеспечивая ему комфортную жизнь. Он платил им хорошо, даже щедро. И если не выказывал никакой явной признательности или личного интереса, то просто потому, что это его никогда особенно не заботило.