Но пропал что-то наш паровоз. Увели его — и с концами. Пользуясь минутой, корреспондентка новгородского телевидения расспрашивает плотного паренька в черной куртке; есть в Обществе те, кто увлечен одним только типом паровоза: человек по прозвищу «Пятьдесят второй», например, копает только по трофейным немецки м «фрау» ТЭ52, а этот, Игорек, — по СО.

— Сколько таких паровозов было построено?

— Четыре пятьсот.

— А ваш когда?

— В 1948 году в Красноярске.

— А чем вам интересен именно этот тип?

— Ну, просто.

Не-ет, так с ходу в душу к любителю не залезешь.

Отыскивается наш «Серго» на грузовой станции. Водой надо заправиться, приезжала пожарная машина, а рукава для перекачки не нашлось. Уехала и до сих пор не вернулась. Взволнованно кучкуются вокруг местные жители: редки поезда, а тут пришел, да какой! Вспоминают по случаю и крушение, бывшее на двадцать каком-то километре после войны: «фрау» в поворот не вписалась...

Вульфов с товарищем пока протирают колеса. Тихий мальчик с синюшным лицом появляется то с этой стороны паровоза, то с другой. Молча появляется, молча смотрит и молча исчезает.

Но есть, оказывается, рукав на самом паровозе у машиниста Валеры, который сменил Гришу. Под приветственные возгласы любителей кишку триумфально разматывают, суют концом в тендер, и вот уже раздулась она весело, напряглась. Цепляют к нам вагон с лесом: будем изображать грузо-пассажирский состав, и пора шагать к первому фотостопу. На семафор.

Занимаем позиции, выгоняем друг друга из кадра, и «Серго» прогудел протяжно — катит уже на подходе. Вон — черный дым пустил, и — о ужас! Рядом с паровозом бежит неловко по тропе вдоль путей зазевавшийся, несчастный любитель, молоденький паренек, да только, увы, не успевает. Въезжает в кадр к доброй половине соратников, а ведь быть не может для любителя хуже снимка, когда мешается железному совершенству человечишко. В тамбуре вагона суровые сверстники бросают в лицо бедняге смертельные обвинения. Но, к счастью, все кончается миром.

Снова гудок, и мы выскакиваем из вагона. Второй фотостоп. Потом еще и еще. Это упоительно: азарт и охота. Поезд встает у моста, у поворота, под косогором, ты спрыгиваешь на насыпь, озираешься, ища точку для съемки, и устремляешься к ней. Оцениваешь, находишь, если надо, другую. Ты поймал в камеру отрезок рельсов и мысленно везешь по нему паровоз, прикидывая, когда лучше щелкнуть: только раз, два не будет. А он опять гудит и продвигается, черный и прекрасный, посреди чудного пейзажа, и ты дотягиваешь его в кадре, и жмешь на спуск. Он встает, потом и всех поджидает. А ты бредешь к нему радостный, если в миг щелчка запечатлел твой глаз отменную картину, или клянешь себя, когда вышло не то. А потом еще фотостоп и еще. И хочется щелкать любимца снова и снова.

Один другого чудеснее наши стопы. Валдайская возвышенность, глубокие речные овраги, и ют — виадук, как с гравюры из старых книжек Луи Буссенара, тех, где мчится паровоз с поездом над ущельем в Аппалачах или над арками, что сработаны еще рабами Рима. А деревянные мосты под рельсами — нигде больше не увидишь, только здесь. Целых два над ручейками! Наползает «Серп», и — Боже! — выдерживают эти черные бревна торчком, как поднятые руки, эти невзрачные укрепительные леса, эта древность!

Я не хочу больше в вагон, я забираюсь на тендер, где пристроился уже один любитель меж топливной цистерной и ограждением, и я сажусь рядом. Мы едем, как на палубе корабля. Летят в лицо капельки пара, сдобренные мазутным дымом, но чист он, природен. «Серго» дает верст пятнадцать, и в этом неспешном, плавном движении под метущий шорох паровой машины вглядываешься ты сверху вперед, далеко вперед по колее, убегающей меж пригорков с травой ярко-желтой и ярко-рыжей, мимо странного, сказочного леса из зелено-мшистых голых деревьев, когда ель — это нежный изумруд и темная яшма, а ветвистая крона клубком — голова Горгоны. Станции угадываются лишь по пустошам со снятыми рельсами, кусты уже между шпал, и в этом безлюдье, в этом движении очищается будто и душа твоя.

Опять фотостоп, последний. Я промерз и забираюсь в вагон. А там Никольский рассказывает, как голландцы снимали фильм про Андрея Платонова.

— Идея была такая: сначала — «эски» как символ полета, хорошей жизни, двадцатые годы то есть. А потом началась каторга — ФД пошли...

— Ну это неверно, — отзываются с соседнего кресла.

— Ну неверно, — соглашается он, — но что-то в этом есть.

Конечно, есть. История страны в паровозах. Я думаю об этом в будке «Серго» уже после Валдая, когда уже не ретро-тур, а взаправду, и Валера крутит штурвал, как бешеный, и высовывается, изгибаясь, в окно, с ухмылкой дает сочный гудок, когда проносимся мы мимо деревень, — гусей пугает.

Да, ушел паровоз и унес частицу нашей истории. Где искать ее теперь? Ездят члены Общества, обследуют нетронутые уголки да все чаще возвращаются не солоно хлебавши. Так может, заповедать то, что осталось? Эти полсотни верст от Валдая до Крестцов? Старинные кирпичные вокзалы осташковской ветки и деревянные ивановской? Но у нас не Англия и не Америка, где ретро-поезда ходят на ретро-ветках по расписанию. У нас это нужно только им, любителям из Общества, а их — всего-то сотня...

Во мраке мы поднимаемся на эстакаду, пересекаем поверху освещенную Октябрьскую магистраль и вкатываем под прожектора станции Бологое. Призраком, наверное, кажемся людям на перроне. Призраком с того света. Хорошо быть не на перроне, а на призраке! Но поездка, увы, кончается. Дай Бог, не последняя.

Алексей Кузнецов / фото автора

Валдай — Крестцы

Современные астрологи создали два принципиально различных варианта астрологической карты Москвы: Лина Саванская сгруппировала микрорайоны столицы по функционально-бытовому признаку и соотнесла их с двенадцатью знаками Зодиака, а Павел Глоба со своими коллегами, пользуясь древними канонами Авестийской астрологии, наложил двенадцать секторов зодиакального круга на географическую карту города.

Что это даст? Судите сами.

Обратимся к карте Л.Саванской, составленной на основе методологии Российской астрологической школы, и процитируем ее автора: «Поскольку, входя в свободный рынок, мы до известной степени свободны и в выборе — где жить и в каком месте работать, не мешает знать, какая из частей столицы вам больше подходит».

«Так, — продолжает Саванская, — одна тетенька жила двадцать лет на юго-западе, и все мужья у нее как один были горькие пьяницы. А потом у нее умерла бабушка и оставила ей квартиру на северо-востоке. И тут тетенька вышла замуж за непьющего военного, и больше ей мужьев не понадобилось» (цитируется по газете «Ступени», 16.01.1993, № 21).

Не торопитесь снисходительно смеяться над нарочито примитивной трактовкой событий. Как известно из древних мистических текстов, генетические особенности каждого человека специфическим образом «ориентируют» его в пространстве, делая одни направления особенно перспективными, а другие — тупиковыми.

Если каждый из вас, уважаемые читатели, поставит в центр географической карты мира место своего рождения, то, сравнив его с нынешним местом жительства (или временного пребывания) и сопоставив с предлагаемой ниже схемой, сможет понять, в сколь перспективные или бесперспективные условия он попал.

Северное направление связано с прадедушкой по мужской линии, южное — с прадедушкой — папой маминого папы, восточное — с папой мамы вашего папы, западное — с папой мамы вашей мамы. Северо-восток — с мамой папы вашего папы, северо-запад — с прабабушкой по женской линии, юго-восток — с мамой мамы вашего папы, юго-запад — с мамой папы вашей мамы.

Переезжая из одного места в другое, мы можем менять соотношение ролей разных предков в своей судьбе. Это особенно важно для тех, в чьем роду есть и гениально реализовавшие себя предшественники, и предки-неудачники. Разумеется, лучше находиться на направлениях, связанных с наиболее достойными представителями вашего рода.