Какая-то собака завыла. Я подумал, что собаки тоже умеют предчувствовать смерть. Может, эта собака почувствовала, как ее завтра поведут на убой. У меня даже слезы навернулись на глаза.

Послышался шум. Я обернулся. Возвращался Эдик. Он тащил здоровый дрын — видно, давно углядел. Молодец Эдик, из него вырастет настоящий организатор. Вождь людей. Может быть, он поведет нас к светлому будущему. Ведь должно же оно наступить!

Эдик приставил дрын к столбу изгороди, получилось надежно. Затем быстро, он мастер, взобрался наверх, стараясь не касаться верхней проволоки, ведь по ней может быть пропущен ток.

Там, наверху, он замер на минуту, крутя головой, соображая, как лучше спрыгнуть и как вести себя дальше. Мы смотрели, замерев. Даже собаки перестали брехать, замолкли, смотрели на него и ждали. Эдик балансировал наверху, над нашими головами, дрын скрипел. Наконец он оттолкнулся и прыгнул. Я поймал дрын, который пошел в сторону и удержал его. Потом полезла Светка, а я полез последним, и мне было труднее всех, потому что меня никто уже не мог страховать. Но ничего, обошлось. Если ток и был пропущен по проволоке, мы об этом так и не узнали.

Потом мы пошли к вольерам.

Мы близко подходить не стали, улеглись на холодную землю, чтобы не пугать собак, а то разлаются, не успокоишь. Но собаки все равно сильно лаяли, и сторож пошел к вольерам, чтобы посмотреть. Он бы нас обязательно увидел, но когда его фигура уже показалась в конце прохода между вольерами, Светка прошептала:

— Назад!

Оказывается, она успела открыть пустую вольеру, и мы юркнули туда.

Сторож прошел совсем близко. Он был стариком, он хромал — дурачье, городские, что такого сторожа поставили на такой важный объект. Я поглядел на Эдика и понял, что он также думает, как я. Может быть, наша задача облегчается. И мы спокойно выберемся обратно.

Сторож ушел, а собаки еще немного полаяли, а потом привыкли и замолчали.

— Егор, — сказал Эдик, — твоя очередь. Иди, смотри, кого с собой возьмем.

Меня животные любят, я, наверное, стану главным ветеринаром. Как будто я знаю их язык. Я знаю, что не только собака или кошка, даже курица имеет свой характер, бывают даже умные тараканы и глупые пауки. Все животные как люди. И у них иногда даже могут быть идеалы, но идеалы, я вам скажу, рабские — идеалы преданности, идеалы послушания. Но не бывает идеалов сознательной инициативы.

Светка и Эдик сидели в пустой вольере, а я пошел вдоль вольер, посвистывая и приглядываясь в темноте к собакам. Мне достаточно было света луны, чтобы увидеть их физиономии, заглянуть в глаза и наладить с ними хорошие отношения. А то и наоборот — почувствовать неприязнь, вражду, стервозность.

Голубчики и голубушки, мысленно говорил я, лишь шевеля губами. Вы даже не знаете, от какой жуткой участи я вас сейчас спасу, даже рискуя собственной жизнью. Вы хотели бы попасть в котел, а то и на сковородку? Вы знаете, как ножик мясника врезается в собачье горло? Вот и не узнаете теперь. Правда, всех вас нам с собой не увести за границу. Но зато мы всех освободим и — бегите куда хотите! Вы сможете теперь жить в лесу, а то и перейти в другую страну. Да здравствуют свободные собаки всей Земли!

Я прошел вдоль всех вольер. В конце посмотрел на ворота. У ворот сидел, сгорбившись, сторож — как нам повезло, что он инвалид. Он сидел у костра, костер был маленький и, видно, совсем не грел. Я вернулся к ребятам.

— Все в порядке, — сказал я. — Давай поводки и ошейники. Поводки и ошейники были веревочными, самодельными, но и такие годились. Я решил взять с собой только тех псов, которые были мне симпатичны и показали мне свою симпатию. Эти псы пойдут с нами через границу. А обыкновенные, глупые или неприятные — пускай гуляют как хотят. По крайней мере, не кончат жизнь на сковородке.

Мы шли вдоль вольер, Светка быстро открывала двери, я заходил внутрь и говорил псу хорошие слова. Псы подходили ко мне и давали закрепить ошейник — какие умные животные! Как я их уважаю!

Мы взяли четырех псов. Одного, самого большого и умного, я его назвал Полканом, и еще одну белую поджарую хитрую сучку, Дамочку, поведу я. Светка и Эдик поведут по одной собаке.

Тех, кого берем с собой, в наше счастливое царство, мы вывели из вольер. Потом, по команде Эдика, Светка быстро пошла вдоль вольер, открывая дверцы. Собаки, как будто ждали этого момента, выскакивали из клеток и бегали по территории. Но почти не лаяли, понимали, что нельзя привлекать к себе внимания.

Я стоял с нашими, отобранными собаками. Они тоже вели себя смирно, как будто заранее все с нами обсудили.

А Эдик пошел к сторожу.

Сторож уже почуял неладное. Он поднялся и смотрел в нашу сторону, прикрывая глаза козырьком ладони, будто от этого ему было лучше видно. Он мог разглядеть, как по территории питомника носятся собаки, но не мог, старый, сообразить, что это означает.

—  Эй! — крикнул он. — Есть кто чужой? Некоторые собаки побежали к нему.

Старик колебался. Он вытащил из кармана свисток, поднес его к губам, но не свистел, Я понимал — этот человек боялся показаться смешным. Он хотел сначала разобраться, что же произошло.

И вот эта нерешительность его и погубила.

Эдик вышел к нему из-за вольер. И пошел спокойно, как будто так и надо. И старик все еще не свистел.

— Погоди, — сказал Эдик. — Закурить не найдется?

— Чего? — спросил старик. Эдик был совсем близко.

— Я же тебе человеческим языком говорю! — произнес он раздраженным голосом. — Дай махорки!

— Какая махорка? Ты как сюда попал? Ты кто такой? Старик стал было поднимать ружье, странно как-то поднимал, будто хотел толкнуть стволом Эдика, но Эдик прыгнул вперед и всадил перо старику под ребро. Тот закашлял, заплакал почему-то, начал повторять «За что, а? За что, сыночек?». Эдик еще раз его резанул — по шее, — Светка отвернулась, не хотела смотреть. Я тоже не хотел смотреть, но это трусость — не смотреть. Александр Митрофанович всегда нас учит — не отворачивайся, даже если тебе неприятно. Надо смотреть правде в лицо. Старик замолчал, а Светка пошла дальше вдоль вольер, открывая их, собаки почуяли запах крови, некоторые рычали, а другие бежали к старику и лизали кровь, которой много натекло из него, даже странно, как много в нем помещалось крови.

Эдик раскрыл ворота, и некоторые собаки побежали наружу, будто ждали, когда можно будет выйти на свободу. Полкан натянул веревку, Дамочка визжала. Загудела сирена — наверное, была связана с воротами.

— Кончай, Светка! — закричал Эдик. — Сматываемся!

Он схватил одну из собак, Светка тоже взяла собаку, и мы побежали, мы втроем и четыре пса.

— Эгей! — закричал я. У меня было отличное настроение. — Эгей! Не будет вам собачьих котлет, живодеры проклятые!

Мимо нас пробегали собаки, некоторые не знали, куда бежать — они спешили вперед, а потом возвращались. Я подумал, что многие сами придут в питомник, к своим кормушкам. Мне стало грустно. Стараешься, стараешься, трудишься для других, жизнью, можно сказать, рискуешь, а рабы всегда бегут обратно к кормушке, понимаете?

Наверху, у домов, там. где стоял их монумент без головы, но с протянутой рукой, послышались крики, засверкали глаза фонарей.

Мы побежали, огибая город, и сразу попали в какую-то чащу — у нас же не было схемы на возвращение по такой дороге. Недодумали.

Кусты были какие-то колючие, трава сухая, ветки под ногами, ноги разъезжаются.

Собаки рвались с веревок, им не нравилось. Я бежал, продирался сквозь кусты, и все их уговаривал, чтобы потерпели — мы же ведем их к спасению, надо понимать! Впереди ломился сквозь кусты Эдик. Сзади по моим следам — Светка.

— Стой! — крикнул я. — Впереди огонь!

И в самом деле — мелькнул фонарь, потом еще один.

Мы свернули еще ниже, еще дальше от города.

Началось болото, под ногами хлюпало, собаки совсем взбесились, они рвались куда-то, но не назад. И я подумал — может, они знают? Глупая мысль, они же не знали, где граница. Но я послушался их и побежал еще правее — да и не мог я остановиться, Полкан был сильнее меня, а с Дамочкой — тем более.