Река Выг впадает в Белое море. Однажды в этой реке поймали семгу с меткой. Метку надели на рыбу в Норвегии 10 июня 1935 года, а наши рыбаки поймали рыбу через семь недель после этого. Семга была самкой и спешила на нерест в верховья Выга, где родилась шесть лет назад.

Кто бы мог подумать, что семга в море так далеко уходит от устьев родных рек! Ведь до западных берегов Норвегии, где самку первый раз поймали, проплыла она две с половиной тысячи километров!

Столько же миль преодолела и на обратном пути, но теперь очень спешила: ведь норвежцы задержали ее, когда метили! Каждый день рыба проплывала по пятьдесят километров!

Это значит, что опаздывающая на нерест рыба «думала» только об одном: поскорее бы добраться до реки, к которой звал ее непобедимый инстинкт. По пути попадались ей сотни вполне пригодных для икрометания рек, но она искала ту, в которой резвилась мальком. Она плыла все прямо и прямо, без колебаний и суетливых поисков, хорошо известным ей маршрутом — иначе, если бы плохо знала дорогу, затратила бы на свой героический рейд гораздо больше времени. Ведь пятьдесят километров в день не малая скорость для лососей. (Рекорд — сто километров в сутки!)

Такой же случай произошел на Камчатке. Здесь, когда грузили соленую рыбу, нашли в бочке кету с меткой. Ее пометили месяц назад на острове Унга, близ Аляски, а поймали по другую сторону океана через четыре с небольшим недели!

Другая кета, помеченная на острове Итуруп (Курильские острова), вскоре попалась в сети рыбакам на северном берегу Охотского моря.

Горбуша с меткой, надетой на нее в Корее, за два месяца проплыла более тысячи шестисот километров и снова попалась в руки к людям в Амурском лимане.

Эти факты доказывают, что проходные рыбы, покинув реки, далеко уходят в открытое море.

Впрочем, есть среди них, по-видимому, и домоседы. Например, шотландские семги, которые обычно дальше двухсот километров от берега не уплывают.

Ненасытный аппетит гонит лососей из одного моря в другое. Преследуя стаи сельдей, они не отказываются и от других попадающихся по пути рыб, которых в состоянии проглотить. В море лососи растут вшестеро быстрее, чем в реках.

В конце второго года морской жизни семга весит уже около пяти, а в конце третьего — больше восьми килограммов.

Лишь немногие семги откармливаются четыре года в море. Обычно, не пробыв и половины этого срока, они возвращаются в реки на первый нерест. А тинда, мы уже знаем, проводит в море вдвое меньше времени. Так же поступает и горбуша: это «тинда» среди лососей.

Семга, которой особенно повезло в жизни, вырастает до размеров очень внушительных — метров до полутора в длину и весит при таких габаритах килограммов около пятидесяти. Потерянный в реках жир набирает она удивительно быстро. Один лосось, помеченный у Ирландии, весил, когда его выпустили, девятнадцать фунтов. Через месяц его еще раз поймали — откормившись на морском рационе, он успел прибавить четырнадцать фунтов, то есть 5, 6 килограмма! Почти удвоил свой вес. На такое даже культуристы не способны.

Анадромами называют проходных рыб, которые идут нереститься из морей в реки. Некоторые ихтиологи расширяют смысл этого термина и причисляют к анадромам также и тех рыб, которые море не покидают, но из глубины его переселяются для размножения в места более мелкие. В океане это обычное направление нерестовых миграций.

В южном полушарии есть свои пресноводные анадромы: не лососи, а другие рыбы, которые делят жизнь между морем и реками. Немало анадромов и во многих наших морях.

Миноги, например, нерестятся в реках. Миножья молодь живет здесь четыре-пять лет, а потом скатывается в море, «переодевшись» предварительно в серебристую морскую «форму». У миног, как и у семги, тоже есть озимая и яровая расы!

Осетры, белуги, севрюги, шипы тоже анадромы. Размножаются они в реках, а откармливаются в морях. Правда, есть среди осетровых такие рыбы, которые никогда в море не уходят, всю жизнь проводят в реках, например стерлядь, амурский осетр и калуга.

Но сахалинский осетр (он живет в Тихом океане) подобно осетру русскому регулярно посещает реки Северной Америки, Японии и Сахалина. По-видимому, заходит он и в Амур, но рыбаки называют его здесь стерлядью, так как осетр этот очень небольшой. (Настоящая стерлядь в Амуре не водится.)

У анадромов, как и у многих явлений мира, свои антиподы — катадромы. Эти, наоборот, живут в реках, а размножаться уходят в моря.

Каждую весну, как только потеплеет, миллиарды китайских крабов плывут из Северного моря в реки Германии. Эльба и Везер особенно им полюбились. Они очень малы, эти крабики, — с детский ноготок — и очень молоды, совсем еще личинки. Вывелись недавно из икры, которую крабьи самки отложили на прибрежных мелководьях. За два месяца добираются крабы до Гамбурга и Бремена и здесь, на границе пресноводной и морской стихий, остаются зимовать. Приходит весна, а они и не думают трогаться в путь. Растут, линяют, еще одно лето и зиму проводят в устьях рек.

За это время подрастают они до сантиметров пяти в длину. И вот наступает третья весна их жизни — сразу все крабы снимаются с места и плывут вверх по реке.

Все это, не забывайте, миллиарды крабов! Они карабкаются на плотины и шлюзы, забивают каналы и протоки, заводи и пруды. В год особенно большого нашествия они осаждали плотину у Бремена такими фантастическими полчищами, что люди, мобилизованные на борьбу с ними, ловили здесь по сто тысяч крабов ежедневно. Три миллиона крабов уничтожили, но сотни миллионов прорвались за плотину и продолжали победное наступление.

В маленькой речушке Эльде в тот же год выловили четыре миллиона крабов, а в Хафеле (притоке Эльбы) — восемь миллионов!

В горные реки китайские крабы не заходят, предпочитают тихие течения. Но по Эльбе и Влтаве добираются до самой Праги, хотя уже и в небольшом числе.

В пресной воде крабы откармливаются, созревают и, созрев, теми же путями, но в обратном направлении плывут в море. В море, на мелководьях, размножаются, но потом почти все погибают. Лишь немногие во второй и даже третий раз отправляются в поход по речным руслам.

Таково утверждение величайшего из ученых авторитетов, каждое слово которого люди, бывало, без рассуждений принимали на веру, — «отца зоологии» великого Аристотеля.

Во всякой рыбе, разрезая ее в определенный сезон года, можно увидеть икру либо молоки. Но в угре ни один повар еще ничего подобного не находил. Никогда: ни весной, ни летом, ни осенью, ни зимой — не бывает в угрях икры.

Естественно поэтому прийти было к тому заключению, о котором сообщил нам Аристотель. Увидим далее, что первая часть его утверждения насчет икры и молок неверна. Вторую же — «их порождают недра моря» — современная наука готова принять, если перефразировать ее: «они рождаются в недрах моря».

Загадка, которую задал рыбакам и натуралистам речной угорь, долго не находила ответа. Прошло уже несколько тысячелетий, как люди впервые над ней задумались. И задумывались с тех пор часто, и писали о речных угрях много — чернил не жалели. Но тайна ведь не всегда становится яснее пропорционально листажу исписанной бумаги.

Плиний, другой авторитет античной зоологии, писал об угре: живет он, угорь, восемь лет. На суше без воды шесть дней не умирает. И еще: это единственная на земле рыба, которая не всплывает на поверхность, когда подохнет.

Первое верно, хотя иногда угорь отличается и большим долголетием. Второе почти верно: в очень сырой траве или во влажном мху угорь и в самом деле долго не умирает без воды, хотя никто еще, кажется, не подсчитал, сколько именно дней он так живет. Третье утверждение тоже, пожалуй, можно принять, говорит Вилли Лей, один из исследователей этой проблемы, если только выкинуть из него слово единственная.