Между тем они упорно пробивались вперед. Снег налипал на штаны Ки, таял от тепла тела и тек вниз. Ледяной ручеек проник в ее башмак, и Ки принялась яростно шевелить пальцами на ходу, понимая, что иначе очень скоро перестанет их чувствовать. Это и в самом деле едва не произошло, но затем появилась боль, и у Ки отлегло от сердца. Болят, не болят – пока она чувствует их, пальцы при ней. Ки дышала через полу плаща, уберегая легкие от морозного воздуха. От дыхания плащ постепенно обледеневал изнутри, что опять-таки раздражало ее. Вечерний свет постепенно меркнул, и вместе с темнотой ощутимо сгущался и холод. Он казался живым существом, которое ощупывало одежду путешественников и немедленно запускало щупальца в любое отверстие, которое ему удавалось найти. На запястье, за воротником, у поясницы – острые ледяные иглы проникали повсюду и жалили безо всякой пощады.

Когда Вандиен неожиданно круто свернул влево, Ки последовала за ним, и только тут до нее дошло, что уже некоторое время она бездумно шагает, куда ее ведут, и даже не пытается высмотреть перед собою дорогу. Открытие было весьма унизительное, но Ки в кои-то веки раз проглотила обиду, понимая, что уж этого-то Вандиену никак в вину не вменишь. Он знал дорогу и уже доказал это. Если он еще и подыщет им местечко, где бы укрыться на ночь от сволочного мороза, то одним этим он заслужит всяческую помощь с ее стороны касаемо провоза через перевал…

Теперь вокруг было уже совершенно темно. Сигурд шумным фырканьем сообщал своей хозяйке о своем недовольстве и о том, что пора устраиваться на ночлег, а не топать в кромешном мраке неизвестно куда. Но Вандиен шел и шел вперед, и Ки следовала за ним не отставая. Глаза у нее устали, а ресницы смерзлись и заиндевели; она все равно не в силах была разглядеть вокруг почти ничего. Однако постепенно слева и справа замаячили стены неширокой расселины. Сугробы сделались мельче, как если бы они постепенно выбирались на берег из глубокой воды. Когда он стал по щиколотку, Вандиен неожиданно остановился.

– Пришли, – сказал он. – Разворачивай фургон, чтобы он прикрыл нас от ветра с гор.

Ки тупо кивнула и молча повиновалась. Усталость волнами окатывала ее онемевшее, застывшее тело. Упряжка остановилась в кромешной темноте. Ки пришлось стащить рукавицы, чтобы выпрячь окончательно повесивших головы тяжеловозов. Металлические пряжки прилипали к коже. Вандиен куда-то исчез, но у Ки не было сил думать еще и о нем. В первую очередь она должна была позаботиться о конях. Невзирая на усталость и лютый холод, она тщательно обтерла серых от талой сырости и пота. Потом укрыла каждого теплой попоной. Наведалась в кабинку и добавила к попонам те самые вытертые одеяла. Это сулило некоторые затруднения ей самой, но коням теплая ночевка была жизненно необходима.

Потом ее слуха достигло бормотание Вандиена и перестук деревянных поленьев. В темноте рассыпались искры – он пытался высечь огонь. Отмеряя Сигурду с Сигмундом щедрую порцию зерна, Ки воспаленными глазами отметила для себя место, где находился Вандиен. Вот оттуда донеслась приглушенная брань… и, наконец, малюсенький красноватый язычок высветил укрывавшие его руки мужчины.

К тому времени, когда Ки затолкала мешок с зерном обратно в кузов фургона, костер разгорелся вовсю. Граница света и тьмы заново расчертила для Ки мир; бок фургона и вогнутая стена из камня и льда – дальше не было ничего. Упряжные кони, обычно с немалой опаской относившиеся к огню, отбросили страх и тоже жались к его слабенькому теплу. Ки подошла поближе и стала смотреть в мерцающую глубину пламени. Вандиен подложил еще одно обледенелое полено. Оно зашипело и задымилось, потом начало разгораться. Запузырилась, затрещала смола, распространяя волну жара, от которой у Ки заболела стянутая холодом кожа на лице. Она вытянула перед собой руки и принялась греть их, не снимая рукавиц. Постепенно тепло распространялось по телу, не спеша, однако, достигать ног. Пальцы казались Ки ледышками, затерявшимися где-то в мокрых, насквозь промерзших башмаках.

– Рано отдыхать. Если мы сейчас перестанем двигаться, то потом уже пошевелиться не сможем. Замерзнем!

Голос, невыразимо усталый и несчастный, принадлежал Вандиену. Ки только мотнула больной головой. Он был прав.

– Я знаю, – выговорила она. – Можешь не напоминать. Мне случалось так же точно выматываться и замерзать… – сообщила она ему.

Она сознавала, что поступает с ним несправедливо. Сознавала она и то, что для этого была какая-то причина, но Ки слишком устала, чтобы копаться в памяти. Спасибо и на том, что раздражение быстрее погнало по жилам кровь. Вандиен, похоже, понял, в каком расположении духа она пребывала, и пререкаться не стал. Он молча раскрыл посудный ящик, вынул котелок и стал набивать его снегом. Он неуклюже действовал одними ладонями, так, словно пальцев у него вовсе не было. Желтая кожа туго обтянула его щеки и лоб, в бороде было полно инея.

И тут в сознании Ки словно распахнулось давно заколоченное окно, и сердце болезненно толкнулось в груди. Что ж это за дела, укорила ее совесть. Готова носиться со своим горем, а человек от холода помирай!.. Дальше Ки действовала быстро, не оставляя себе времени на воспоминания и скорбные раздумья. Она не без труда влезла по колесу наверх. Дверца кабинки, примерзнув, едва ходила в своих желобках, но Ки отодвинула ее и принялась шарить во мраке. И вот повеяло родным запахом, а руки ощутили знакомое прикосновение одежд, тысячу раз стиранных и латанных ими. Нет, сказала себе Ки. Не буду ничего вспоминать. Не стану слушать этот голосок, твердящий мне об измене…

Вандиен все еще возился с котелком, действуя пальцами так, словно это были безжизненные деревяшки. Его руки казались белыми даже в рыжем свете костра. Прозрачная кожа плотно облегла кости и сухожилия, выделялись только синие вены.

– А ну встань, – ворчливо приказала ему Ки.

Он медленно поднялся, причем каждое движение с равной вероятностью могло говорить то ли о запредельной усталости, то ли об отчаянной наглости. А может, подумала Ки, тут хватало разом и того и другого. Она расправила складки толстого шерстяного плаща, стащила с Вандиена жалкий платок и закутала его в плащ. Торопливо сбросив рукавицы, она принялась затягивать кожаные завязки, с которыми нипочем не совладали бы его застывшие пальцы. Плащ, конечно, оказался ему безобразно велик. Когда она водрузила ему на голову капюшон, край съехал ему на глаза. Ки подвернула его, поудобнее устраивая вокруг лица теплую ткань. Вандиен с удивительной кротостью отдавался ее заботам. Она чувствовала колотившую его дрожь и слышала, как стучали его зубы. Ки всунула его безжизненные кисти в огромные рукавицы, сшитые из волчьей шкуры, с овчинными отворотами. Его руки ушли в них чуть не до локтей.

– Там где-то еще должны быть его меховые штаны… – вслух припомнила Ки, посмотрев на те тонкие кожаные, в которые был облачен Вандиен.

– Погоди… это все лежало у тебя в сундуках, а я околевал целый день?.. – изумленно и с оттенком возмущения спросил Вандиен.

Ки медленно кивнула и посмотрела ему прямо в глаза. Знакомые рукавицы, родной плащ… и выглядывающее из него лицо чужака. Темные глаза из-под Свенова капюшона. Сердитые глаза… Невозможность происходившего была сродни удару, и Ки рывком отвернулась. Как выглядел в этой одежде ее Свен?.. Да, он был больше, и еще… Что «еще», так и не явилось ей на ум. Образ Свена неудержимо расплывался перед умственным взором…

Ки в отчаянии повернулась спиной к Вандиену и уставилась в морозную тьму, но все осталось по-прежнему. Свена не было. Ки осела наземь и скорчилась, пытаясь оградить себя от того, что выворачивало наизнанку ее душу. Тщетно пыталась она вспомнить, вызвать из глубин памяти нетронутый временем образ… Все, все расплывалось. Тщетно Ки искала в себе какие-то чувства: любовь, скорбь… Ничего, кроме гнева. Вот Свен, тот нипочем не забыл бы о дровах. И уж точно расспросил бы насчет безопасных мест для ночевки. Почему его нет здесь, почему он не может обо всем этом позаботиться?.. Но его не было, и она, Ки, не могла даже толком вспомнить его лицо… Ки обхватила руками колени. Ее трясло, но не от холода.