- Я не так уж молод, Алексей Фомич. И мне положено кое-что знать.

- Положено? По инструкции?

- Не все инструкции плохи.

- Ну! - Архитектор даже сверкнул желтыми глазами. - По-вашему, мысли можно упрятать в параграфы? Сформулировать высшую мудрость! Свести смысл жизни к уголовному кодексу?

- Иногда и уголовный кодекс помогает осмыслить жизнь. А причины смерти в основном укладываются в рамки медицинского заключения.

Он иронизировал вынужденно, а не для того, чтобы позлить старика. Но тот вскипел всерьез.

- Видимые! Видимые причины! - крикнул Кушнарев с торжеством, и Мазину показалось, что он собирается постучать пальцем ему по лбу. - Видимость вот что ваши бумажки отражают! Фокусы, иллюзии. И вы - фокусник!

- Не могу с вами согласиться. - Игорь Николаевич говорил тоном, каким разъясняют ошибки упрямым, но способным ученикам. - Если удастся установить, кто убил Калугина...

- Кто убил Калугина! Нашли себе кроссворд на досуге? Смотрите! Мозги свихнете. Или шею. - Он запнулся. - Ничего больше не скажу. Не хочу с вами разговаривать.

- Дело ваше, - ответил Мазин, подчеркнув сожаление.

- И не пытайтесь выведывать! Вместе с вашим приятелем из так называемых органов внутренних дел! Так вот - мои внутренние дела вас не касаются!

- Мой приятель - научный работник. И беседовать с вами не так уж приятно. Вы неискренни.

- Я? Какое вы имеете право?..

- Я вижу больше, чем вам кажется.

- Ну и самомнение! Любопытно, что ж вы увидали?

- Вашу неуверенность. Вам хочется знать, был ли Калугин настоящим вашим другом или он только боялся вас.

Кушнарев замер. Удар пришелся точно.

- Я не ошибся, Алексей Фомич?

- Почему... почему вам такое в голову пришло?

- С ответом повременю, если можно.

- Не скажете? Однако не ожидал. Глубоко копнули, не ожидал.

- А если я не ошибся, - продолжал Мазин, - как же я могу поверить, что вам безразлично, кто убил Калугина... Вы это ночью утверждали.

И тут он получил ответный удар.

- Я не говорил безразлично. Не извращайте. У меня свой взгляд есть... Может быть, мне известно, кто его убил!

- Известно?!

- С ответом повременю, если можно, - шутовски поклонился старик, но тут же посерьезнел. - На разных языках говорим. Боюсь, не поймете.

Заметно было, что архитектор не так пьян, как показалось Мазину вначале.

- Вы считаете, что убийца Михаила Калугина не должен понести наказания?

- Я излагал свою точку зрения.

- Вы ставили вопрос теоретически, не упомянув о том, что подозреваете конкретное лицо, человека, находящегося среди нас.

- А какая разница?

- Существенная. Ответственность определенного человека нагляднее. Она поддается точной оценке правосудия.

- Вот, вот!.. Вы о правосудии, о суде своем заботитесь, а я - об истине. Суд - дело рук человеческих, так и называется - народный суд, людской то есть, а у людей мнения, оценки, факты так и этак поворачиваются в голове. А истина от нашей оценки не зависит. Ее, как банку шпрот, не откроешь. Она с течением времени возникает и проясняется. Без сыщиков, без собак-ищеек. Да разве вы поймете! Строили на родине моей, в заштатном городишке российском, школу. Это я вам пример привести хочу. Зацепил экскаватор ковшом и клад вытащил - четыреста восемнадцать рублей серебром и медью тридцать шесть копеек. Старинные деньги.

- Вы запомнили?

- Сумма значение имеет. Потому что в местном архиве больше века дело хранилось на одного мещанина. Обвиняли его в убийстве купца и ограблении. Всего у купца взято было четыреста восемнадцать рублей сорок шесть копеек. Улавливаете? В гривенник разница! Однако обвинение тогда не доказали и оставили мещанина "в сильном подозрении". А фундамент-то на его бывшем подворье копали. Вот как истина вскрылась. Понятен смысл истории?

- Следствие находилось на правильном пути. Жаль, что его не довели до конца.

- Глухой вы человек. Гривенник забыли? Всех денег только и решился он потратить, что этот гривенник. А остальные не посмел. Значит, и без суда, который запутался в трех соснах, наказание свершилось. Да похуже каторги. Там - срок, а тут - бессрочные муки. До смерти деньги рядом лежали, напоминали о пролитой крови, а он к ним прикоснуться не смел.

- А если не было мук никаких? Трусил ваш мещанин с деньгами объявиться, да и только! Выжидал, выжидал, пока богу душу не отдал. А истина вскрылась, когда она никому не нужна стала.

- Нет, почтенный! Не поняли вы! - возразил Кушнарев тоном снисходительного превосходства. - Как Гёте сказал: Бог может простить, но природа никогда! А что такое природа? Мы сами, вот что! Вы, я, Миша-покойник тоже.

- Трудно с вами, Алексей Фомич. Темно говорите. Я вам о гибели Калугина, а вы о том, что человек сам себя способен наказать больше, чем правосудие. Способен-то, способен... А если не собирается? Как поступать прикажете?

- Приказывать не привык. И вообще наговорил лишнего. Следователю и того не скажу. Но вы... показалось, поймете. Я вам, как человек человеку... поделился. А не поняли, так и к лучшему.

- Как же к лучшему, если убийца не обезврежен?

- Для других он не опасен.

Мазин позволил себе запрещенный ход.

- На такую уверенность имеет право лишь один человек.

Желтые глаза заметались.

- Убийца? Так понимать следует?

Мазин смотрел на сапоги Кушнарева. Они были в свежей, непросохшей глине.

Долго тянулась пауза. Архитектор сложил перед собой руки, переплетя пальцы. Они тяжело лежали, почти такие же темные, как и доски, из которых был сбит стол. Мазин молчал.

- Что вам нужно? Как я понимаю, лицо вы неофициальное, а тем более покойному не друг, даже не знакомый человек, а любопытствуете, опыты ставите. Зачем вам это? Приедет милиция - разберется. Если уж вы так за правосудие выступаете, зачем впереди его бежать? Милиция еще за горами, а вы уж убийцу разоблачили, а?

- Не разоблачил. Как и вы, кажется.

- Я такой цели не ставил. То, что мне известно, дело мое.

- Милиция задаст вам вопросы.

- Факты скрывать не собираюсь, а догадками делиться не обязан.

- Значит, фактов меньше, чем догадок?

Мазин почувствовал, что старик снова ушел в себя, больше того готовится к контратаке.

- Не знаю, чем обязан вашему настойчивому любопытству. И предположение ваше странное: зачем Михаилу меня бояться?

- Какое ж это предположение, Алексей Фомич? Сами сказали.

- Сам сказал? Ну, знаете.

- А вспомните! Вы заявили, что Калугин испытывал к вам не только чувство благодарности.

Кушнарев развел руками.

- Что из того? Не только... Ишь как повернули! "Заявил"! Ловко! Почему же страх обязательно? Зачем ему было меня страшиться? Кто я такой? Плохо вы представляете положение художника Калугина! Это не дагезанский дачник. Это фигура, можно сказать, союзная. А я?

- Все равно, Алексей Фомич. А, выходит, побаивался.

- Не говорил я, что побаивался.

- Говорили. Десять минут назад, когда я высказал свое предположение, вы, в полном согласии с ним, упомянули, обмолвились, что копнул я глубоко. Хотя ничуть я не копнул, а судил всего лишь по вашим словам и в доказательство признаюсь, что понятия не имею, почему Калугин вас боялся.

- Еще бы вам и понятие иметь!

- Но предположить могу. Наверно, было что-то с Калугиным, о чем вам известно, а другим нет, и не очень ему хотелось об этом других оповещать.

Архитектор хлопнул кулаком по столу:

- Да кто вам право дал на подобные предположения?

- Защищаюсь, - ответил Мазин коротко.

- Что? - не понял Кушнарев.

- Защищаюсь, - повторил Игорь Николаевич. - Если уж вы отвергаете правосудие, то признайте хоть право на самооборону. Мне бы хотелось знать, кто стрелял в меня сегодня.

- Стрелял?.. - протянул Кушнарев недоверчиво. - А вам это не... того, не приснилось?

Мазин приподнял руку.