Солнышко проснулось и неспешно пустилось в путь к зениту, а предрассветный туман стал рассеиваться и постепенно исчез, не оставив и следа, словно случайный вздох. Сад, окружающий дом Артура, как всегда, напоминает райские кущи. Ближайший лес тоже может похвастаться красотой зеленого убранства. Деревья все как на подбор стройные, с пышной, блестящей на солнце листвой, цветы щеголяют ослепительно-яркими нарядами. Но несмотря на все великолепие этого восхитительного уголка, в нем царит поистине мертвая тишина. Не слышно даже царапанья бесчисленных ног многоножки, которая, отдуваясь, целеустремленно карабкается по древесному стволу. Даже знаменитый соловей, учитель пения королевской семьи, не издает ни звука. Соловей, который с самого рождения не пропустил ни одного утра, чтобы не исполнить в его честь хотя бы одну песенку.

Впрочем, причины гнетущей тишины нам уже известны: в окрестностях появился Ужасный У и все живые существа, включая самых крохотных, ощущают зловещее присутствие этой мрачной личности. И все же... хрусткие звуки, словно кто-то неловко наступил на сухую ветку, дерзают нарушить гробовое безмолвие. Кто же этот безрассудный зверь, рискнувший любопытства ради выскочить из своей норы?

Наверное, он слепой, глухой и вдобавок подхватил насморк, от которого у него заложило нос, и он совсем ничего не чует. Кто здесь настолько глуп, что движется с таким скрипом, словно идет не по лесу, а по рассохшемуся паркету в доме с привидениями? Конечно же это типичный представитель человеческой разновидности, именуемой обычно homo idioticus, а проще говоря, Арман.

­― Артур?! ― раздвигая заросли кустарника, кричит отец, полагая видимо, что сын его прячется именно там. ― Послушай, давай выходи! Папа на тебя не сердится!

И это чистая правда. Арман нисколько не сердится. Он, пожалуй, даже встревожен. Его сын неожиданно исчез прошлой ночью. Все были уверены, что он сладко спит на заднем сиденье машины. Но, когда мальчика решили разбудить, оказалось, что на его месте храпит пес Альфред. И с тех пор Артура никто не видел ― ни дедушка Арчибальд, ни бабулечка Маргарита, ни мать Артура, у которой после приключений на болоте стекла очков покрылись густой сеткой царапин. И теперь, даже если бы Артур появился перед самым ее носом, она бы наверняка спутала его с собакой.

― Ты выиграл, Артур, теперь можешь выходить! Смотри у меня, папа рассердится, если ты не будешь его слушаться, ― громко и нарочито строго заявляет отец.

Лес по-прежнему безмолвствует. Арман начинает терять терпение ― то ли от усталости, то ли от нарастающего чувства тревоги.

― Если ты перестанешь прятаться и выйдешь ко мне, получишь целую коробку зефира, ― вкрадчивым голосом произносит отец, решив сменить тактику и сделать свои приказы более привлекательными. ― И тебе разрешат съесть ее всю, целиком, хотя после у тебя непременно заболит живот!

Отец говорит игривым тоном, хотя в эти минуты в лесу никто не расположен играть. Однако чей-то аппетит, прельщенный лакомством, явно не выдержал, и кусты зашевелились. В глазах доброго папы вспыхивает надежда, а лицо мгновенно расплывается в улыбке.

― Ага! Так, значит, это твой живот урчит в кустах! Это-он-хочет-получить-целую-коробку-зефира? ― обращается отец к невидимому Артуру, вероятно позабыв, что сын его давно уже вышел из того возраста, когда за конфету ребенок готов выполнить любое требование родителей.

Бесспорно, идея воззвать к желудку была плодотворной. Ветки заколыхались сильнее, и кто-то начал продираться сквозь густой кустарник. Этот кто-то явно очень большой, так как каждый его шаг сопровождается гулким звуком, словно навстречу вам движется каменный гигант с острова Пасхи.

Отец удивлен. Разумеется, ему кажется, что он не видел сына целую вечность, а значит, мальчик вполне мог подрасти. Однако не настолько, чтобы носить обувь пятьдесят первого размера. Отцу становится не по себе. И в надежде, что с его дорогим чадом ничего не случилось, он заискивающим тоном продолжает призывать его:

― Так-для-какого-послушного-мальчика-папа-припас-коробочку-зефира?

Ответ следует быстро, скорее, чем его ожидали: кусты раздвигаются и из них выходит чудовище ростом два метра сорок сантиметров. Это Урдалак собственной персоной.

― А коробочка зефира будет моя! ― нараспев произносит повелитель мрака, тем самым доказывая, что можно быть одновременно и мерзавцем, и гурманом.

Инстинктивно наполнив легкие воздухом, Арман готовится побить рекорд, издав самый громкий вопль, но страх его столь велик, что голосовые связки отказываются работать, и он лишь разевает рот и пыхтит, напоминая выброшенную на берег ошалелую рыбу. Вторая попытка завопить также завершается неудачей: он часто-часто разевает рот и дышит так отрывисто, что, будь на его именинном пироге всего три свечки, вряд ли он сумел бы задуть даже их.

Урдалак подходит к Арману и с высоты своего гигантского роста пристально его разглядывает.

Отец дрожит так сильно, что листья на соседних кустах дрожат вместе с ним. А еще у него стучат зубы, из горла вырывается шипение, и, объединившись, все эти звуки воссоздают вполне бодрый ритм, более всего напоминающий ритм самбы.

Обладая недурным музыкальным слухом, Урдалак не может остаться равнодушым к фиесте и начинает пританцовывать на месте. Впрочем, применительно к Урдалаку слово «слух» является не более чем метафорой, так как Ужасный У наполовину уже сгнил и давно не имеет никаких ушей. Но это ему нисколько не мешает, ибо он никогда не слушает, что говорят другие.

― Ну и где?.. Где этот ваш зефир? ― нетерпеливо спрашивает повелитель мрака.

Собрав в кулак все свое мужество, Арман наконец выдает загадочную тираду.

― Ай-яй-йя-я-а... а-яй-яй-я-я-а! ― нараспев, словно певица, исполняющая частушки, голосит он.

― Я-я? Чего ты-ты? Ты съел зефир? ― охваченный ужасным подозрением, возмущенно восклицает Урдалак.

― Ох, о-ла-ла!.. Ой, о-ла-ла! Ах, а-ла-ла! ― бормочет Арман, леденея от ужаса.

― Ну, что там еще за Аллах? Это он съел зефир? ― встревоженно вопрошает Урдалак.

― Нет! Нет! Зе... зе-зе... зекир!.. кефир!.. вампир!.. лежит!.. на кухне!.. Моя... бежать... собрать... забрать... набрать... летать! ― завершает свою путаную речь Арман, не трогаясь с места.

Кажется, даже Урдалак мало что понял из его речи.

― Ладно, согласен, только поторопись! Любое терпение имеет свои границы, и это единственные границы, которые я готов признать. ― И он величественным жестом отсылает перепуганного Армана, готового от страха исполнить любое повеление Ужасного У.

В знак согласия Арман кивает головой. В зависимости от того, приходится ему отвечать «да» или «нет», зубы его выстукивают совершенно разные мелодии.

Арман улепетывает со всех ног, словно кролик в нору. Не в силах долее сдерживать рвущийся наружу смех, Урдалак громогласно хохочет. Оказывается, манипулировать людьми еще проще, чем он предполагал. Управление осматами и то требовало у него больше времени. А здесь стоило ему показаться во всей своей отвратительной красе ― и пожалуйста, человек уже с радостью тебе подчиняется. Не надо даже издавать свой знаменитый вой, секрет которого известен ему одному, не надо угрожать кривыми, словно у коршуна, когтями. Достаточно просто выпрямиться во весь рост, и человек сникает и превращается в смиренного агнца.

При этой мысли на омерзительной физиономии Урдалака появляется некое подобие улыбки. Впрочем, только хорошо зная Урдалака, можно догадаться, что речь идет именно об улыбке. Увидев его ухмылочку, любой бросится вызывать «скорую помощь».

Урдалак окидывает взором смолкший опустевший лес. На самом деле не такой уж он и опустевший. Под каждым кустом, каждым корешком блестит множество любопытных глаз, чьи владельцы, холодея от страха, взирают на чудовищного пришельца из другого мира. Урдалак не видит их, но чувствует их присутствие. Однако любой властелин прекрасно знает, что он всегда находится в центре внимания. Собственно говоря, вызывать всеобщее восхищение, ощущать себя маяком, к которому в ночной мгле устремлены взоры заблудившихся моряков, входит в обязанности повелителя.