Ссора, казалось, была неминуема, но тут вмешался в разговор все время молчавший Хуан.

– Не надо ругаться, мы все здесь свои, – стал успокаивать он женщин и обратился к А-да: – Цицзябан ведь недалеко отсюда? Не дальше одной девятки? Значит, и наша деревня попала в полосу «багряного света». Несколько дней назад в храме, у моста, Бодисатва лил слезы, и вода в реке покраснела. Да! Уже скоро! Через полгода-год! Запомните это хорошенько!

Последние слова старика прозвучали пророчески, будто совиный крик. Людей пробрала дрожь. Надежду сменил страх. Все невольно подумали о трех соломенных божках, увешанных бумажными полосками. И те, кто уже выложил пятьсот монет, почтительно взглянули на Хуана.

– Недавно еще три сосны срубили, – пробормотала Хэ-хуа, оглянувшись на кладбище.

Люди понимающе закивали. Кто-то с облегчением вздохнул.

Чжао А-да не ожидал, что его новость будет воспринята так серьезно, и не на шутку встревожился. Он еще не повесил на соломенных божков бумажку и даже с женой из-за этого поссорился, но сейчас был не прочь раскошелиться. Пятьсот монет сумма, конечно, не малая, но Чжао А-да нашел выход. Вот уже месяц, как он не платил налог на содержание «отряда самообороны»[11] (ему полагалось платить один цзяо). Может, еще месяц удастся не платить.

Так делали многие, чтобы сэкономить на покупку жертвенной бумаги для божков Даоса. На отряды каждый месяц платить один, а то и два цзяо, – рассуждали они, а тут отдашь пятьсот монет, и все. К тому же никто не верил в могущество трех винтовок, которыми располагал так называемый объединенный отряд, квартировавший в храме Бога земли, в трех ли от деревни. На весь отряд – три винтовки! Ясное дело, божества Хуана куда надежнее – вот уж кто убережет крестьян от всяких бед. Вообще неизвестно, кому нужны эти отряды. Ведь винтовки получены были в июле, когда из-за голода вспыхивали рисовые бунты. А какие ценности у голодных крестьян, чтобы их охранять?! Но у этого отряда было немало «дел», и три человека, из которых он состоял: командир, офицер и солдат, всегда находили себе работу. Из-за холода трое вояк целые дни сидели в храме, и вдруг они услыхали, что в Цицзябане появился «истинный император», что в хижине Хуана спрятаны какие-то соломенные человечки и что Чжан А-да рассказывал сельчанам, будто собственными глазами видел «истинного императора». Им было также известно, что крестьяне перестали платить налог на содержание отряда, а вместо этого ублажают соломенных божков Даоса.

И вот, спустя несколько дней, вояки из «объединенного отряда» схватили в Цицзябане мальчишку с соплями под носом и приволокли его в храм. Это было после полудня; небо почернело, моросил дождь, временами переходящий в мокрый снег. В храме стало темно. Вояки изрядно устали от трудов праведных. Командир велел привязать пленника к ноге глиняного божка, стоявшего на алтаре. Офицера назначил дежурным, а солдата поставил у дверей – в карауле. Завтра они обо всем доложат в штаб и получат дальнейшие указания. «Истинный император», сидя у ног божка, тихо всхлипывал, шмыгая носом.

Командир вытащил из кармана помятую сигарету, осторожно расправил ее, закурил и обратился к офицеру.

– Как по-твоему, сколько мы получим, если раскроем это дело?

– Говорят, еще нет указа о зимнем обмундировании, где уж: тут о награде мечтать… – уныло ответил офицер.

Командир нахмурил брови и с жадностью затянулся. Совсем стемнело. Офицер зажег керосиновую лампу и пошел сменить караульного, чтобы тот мог приготовить ужин. Вдруг командир резко поднялся. Осветив лицо «истинного императора», он несколько секунд сосредоточенно его разглядывал, потом крикнул зычным голосом:

– В императоры захотел? Да за такое дело тебе голову отрубят. Голову! Понял?

Мальчик молчал. От страха он даже перестал плакать.

– Кто был с тобой? Признавайся. Ну! – прикрикнул стоявший рядом офицер.

Мальчик покачал головой. Тут командир рассвирепел. Он поставил лампу, схватил пленника за волосы и, грозно глядя на поднятое кверху худенькое грязное личико, гаркнул:

– Ты что, оглох? Кто сообщник? Отвечай, не то прибью!

– Дяденька, я ничего не знаю! – пролепетал мальчуган. – Я хворост собирал. Люди про меня говорят, а что – я знать не знаю.

– Прибью тебя, паршивца! – еще громче заорал командир. И несколько раз стукнул мальчика головой о глиняного божка. «Истинный император» заревел, как поросенок, которого режут. На голову ему посыпалась глина. Офицер, заложив руки за спину и склонив голову набок, тупо глядел на полусгнившую белую бороду божества. Он догадывался о намерениях командира, далеко не бескорыстных, но чего добьешься от глупого мальчишки?! Когда командир успокоился, офицер тронул его за рукав и что-то зашептал на ухо. Они отошли в сторону и стали тихо совещаться.

На голове у «императора» вскочила здоровенная шишка. Он больше не плакал и сидел молча, словно окаменел.

– Завтра же возьмем Даоса, и делу конец, – сказал офицер.

Командир кивнул и ухмыльнулся, затем подошел к мальчугану и теперь уже ласково проговорил:

– Зря тебя обидели, малыш! Завтра пойдешь домой! Только скажи, у кого в вашей деревне денег много? Не скажешь – опять буду бить!

И командир изо всех сил пнул ребенка. Мальчик задрожал, но снова покачал головой и заплакал.

Топнув ногой, командир заорал:

– Ты у меня заговоришь, сукин сын!

Офицер уже держал наготове палку и только ждал приказа. Вдруг за воротами раздался истошный крик. Командир и офицер быстро обернулись. Схватившись руками за голову, к ним бежал караульный, а за спиной у него мелькали какие-то таинственные тени. Офицер бросил палку и выбежал в маленькую дверь возле алтаря. Командир, храбрясь, что-то крикнул и ринулся вперед. Но едва он схватил висевшую на глиняном божестве винтовку, как почувствовал сильный удар по голове и, даже не вскрикнув, испустил дух.

Лу Фу-цин бросился к караульному и снял с него патронташ.

– Один сбежал, – крикнул А-до, вытирая щеку. Когда он стукнул командира мотыгой по голове, кровь забрызгала ему лицо и одежду.

– Винтовки все здесь. И патроны целы! – сказал Ли Тигр. – Один, правда, успел сбежать. Простим его, а?

Все рассмеялись.

А-до отвязал «истинного императора» от ноги божества и осветил лампой его лицо. Мальчуган от страха совсем обезумел, он смотрел на А-до широко раскрытыми, испуганными глазами, зубы у него стучали. Лу Фу-цин с Ли подняли его, похлопали по плечу, ласково погладили по голове. Наконец мальчик пришел в себя и заплакал навзрыд.

А-до опустил лампу и рассмеялся:

– Вот так император! Ну-ка марш домой!

Порыв ветра принес с улицы кружившиеся снежинки.

1933