Вдруг стало ощутимо теплее: подул ветер и словно сдул мороз.

- Генерал-майор Парфенов - су... - Невместно офицеру бранить другого, хоть и из иного ведомства, при штатских. Даже Парфенова. Подрываешь свой авторитет, а не его. - С ума сошел? Или крови не напился? - Ну вот, не хотел же с... этим. При этом. Не сумел.

С началом "желтухи" питерская жандармерия потребовала для себя особых прав и полномочий: расстрела спекулянтов, мародеров и паникеров без суда и многого другого. Не то было удивительно, что Парфенов захотел вернуть себе эту власть - а что он ее год назад отдал. Как оказалось, на время. И не то новость, что он костьми ляжет, но город не сдаст, а то, что у него есть топливо. Отчего-то Ульянов поверил. Проверить стоит. Но наверняка же - правда.

Начать войну в области, войну с союзниками, войну за ресурсы - продукты, торф, мазут, уголь, лекарства, горючее... и чем это лучше города, который по первой оттепели ринется в область, сминая любые кордоны?

- Он не сошел с ума, насколько я могу судить. Он думает о следующей зиме. И о малых городах, которые вымирают уже. О беженцах. О возможности повторной эпидемии. Об уездных Бонапартах. Чрезвычайное положение, установление контроля над территорией. Талоны. Общественные работы. Восстановление. У него ничего не получится.

- С губернатором - не получится... - подполковник достал из нагрудного кармана пачку сигарет с фильтром, предложил так и стоявшему душа нараспашку собеседнику. Тот элегантным жестом отказался.

- Вредно. Губернатор, - пояснил Рыжий, - законная власть, старая законная власть. Губернатор - это шанс вернуть все, как было, опираясь не только на силу, но и на преемственность. Восстановить порядок в области, потихоньку собрать в Петербурге тех из думской правой, кто все-таки уцелел. Легитимность - великая вещь... Он не захочет без губернатора.

Городской молодчик, определенно, понимал обстановку. Был хорошо осведомлен. И либо у него имелась наседка в штабе Ульянова, либо, и впрямь, был догадлив. В слабое место плана угодил сразу. В одно из. В жандармерию все не упиралось.

- Дальше.

- Вы собираетесь воевать сейчас, потому что у вас тоже тикают часы. Снабжение. Ресурсы. Дезертирство. Сейчас бегут меньше, чем могли бы, потому что зима и непонятно, куда бежать. Но от больших потерь побегут в любом случае.

Тоже правда. Нижние чины, штаб - все предельно вымотаны. Пять лет длится эта катавасия - война, эпидемия, голод, майский переворот, распад России на области. Половина полка спит и видит роспуск армии. Нет России - нет и Российской Армии, значит, пора разбежаться по родным губерниям, а не стоять вблизи чужого города... и у всех такие настроения. Мы больше не армия России. Мы сборище московских, воронежских, тамбовских и казанских варваров под стенами павшего Рима.

- Что же вы можете предложить?

- Благодарные овации и взлетающие шапочки барышень, - усмехнулся Рыжий. - Чепчики, увы, не по сезону.

Подполковник Ульянов думал быстро, не медленнее счетных машин "американца". Решался долго, а варианты прикидывал быстро. Понял, примерился, спросил:

- Как же Лихарев?

- У него... - пожал плечами директор, - ничего не получится. Те же сложности, что и у вас... но, допустим, с вами он мог бы и договориться. Кстати, я и должен бы эти переговоры вести. Сейчас. Но Москва терпит наше соломенное чучело-губернатора и, скорее всего, будет терпеть вас. А вот Канонира они в Петербурге не потерпят. Если он победит и удержится, это будет не переворот в северном городе, а сильный ход в гражданской войне.

- И почем вы возьмете?

Господина Лихарева ненавидели многие. За 2007 год и убийство председателя Совета Министров. За то, что после этого страна качнулась вправо - вплоть до монархической диктатуры. За то, что диктатура эта вела войну так бездарно, будто правящего монарха звали не Михаилом, а Николаем. За не поставленные вовремя кордоны на пути "желтухи", за громкие процессы, за вспышки мятежей и провокации в центральных губерниях, за продовольственную разверстку, за отпадение Сибири, за потерю контроля и окончательный развал...

Ненавидели - как человека, который спустил лавину. А уж дурак он там, провокатор или просто карты сошлись, не важно.

Подполковник Ульянов считал иначе: ни контрреволюции, ни революции на пустом месте не случаются. Если одного выстрела хватило, чтобы Государь вывернул Конституцию смыслом внутрь, стал главой правительства при себе самом и четыре года управлял самовластно, значит, плохи были в стране дела. Лихарева подполковник просто расстрелял бы как террориста, ничего дурного о нем не думая. А вот предателей и перебежчиков Ульянов ненавидел с воскресной школы, с истории Иуды.

- Дорого. Цены поднялись с 32 года нашей эры. - Вынул руку из кармана, встряхнул в воздухе сложенный вчетверо лист бумаги за уголок, развернул, протянул. - Вот. Кстати, это позволит вам быть уверенным в моей... временной лояльности.

- Знаете, Александр Демидович, что мне все это напоминает? - говорит господин директор, грустно глядя на экран. Это была хорошая идея, большой экран с проектором, потому что бумаги мало. Всего мало. Электричество, впрочем, пока есть. Электричество, тепло и люди.

- Что? - Проще спросить, чем вычислять очередную ассоциацию.

- Модернизацию начала прошлого века. Бессмертные пятилетние планы... Наше доказательство теперь занимает не девятьсот, а всего пятьсот страниц. Мы сократили число приводимых конфигураций с 1400 до 633. Это выдающийся прогресс. А, между прочим, в БеллЛэбз и вычислительные машины помощнее наших, и люди к ним приставлены не худшие. Обойдут нас американцы, и вымрем мы, как динозавры, каковыми и являемся.

Жалобы пленного турка. И в который раз...

Вот сейчас американцы беженцев расселят и побегут нас обгонять.

- Я вам говорил, что нужно публиковать.

- А я вам говорил, Александр Демидович, что девятьсот страниц машинного бреда я публиковать не буду. Вы - как хотите, а я не буду. Интерес лаборатории я блюду, в Стокгольм я результаты отослал, приоритет какой-никакой - за нами. Но Илья Андреевич, - на имени Павловского даже зубы оскалил, - вряд ли бы порадовался, узнав, что все, что мы сумели сделать после его смерти - это улучшить алгоритм.

В других обстоятельствах это было бы даже смешно.

Проблему четырех красок решали два с лишним века. А решила вычислительная лаборатория при тогда уже почти отсутствовавшей кафедре вычислительной математики Петроградского университета, присвоившей руины кафедры статистического моделирования, которой ранее заведовал Штолле. Решила полгода назад. И пакет в Стокгольм ушел за именами Павловского, Штолле и Рыжего et al... Штолле протестовал. Павловский уже не мог. А теперь господин директор на стену лезет, потому что решение, видите ли, некрасивое, потому что три четверти работы сделали вычислительные машины и потому что человеку - даже математику - отследить его начисто не под силу. И еще потому, что за следующие полгода они, уже имея решение, ничего принципиально нового не сделали. Все стало чище и проще, но отсутствие прорыва - это явное доказательство застоя в лаборатории и некомпетентности руководства, не так ли?

Не будем говорить о том, что состав лаборатории сменился на две трети из-за войны и желтухи. Не будем говорить о том, что лаборатория три четверти своего времени решает прикладные проблемы для всех подряд - и придумывает новые способы для решения прикладных проблем, исправно публикуя оные, причем имя Штолле идет первым, потому что объединенными кафедрами заведует теперь он, а субординация - это святое. Не будем говорить о том, что господин директор три четверти своего времени занимается организацией заказов, меновой торговлей, черт знает, признаться, чем занимается, и на вопрос "Когда вы работаете?" недоуменно отвечает: "Я же пешком хожу, тогда и думаю".

Не будем. А лучше скажем:

- Вы все-таки найдите время и запишите мне свои соображения по снаркам. У меня самого есть кое-какие прикидки, да и вашей интуиции я склонен верить. Вдруг зацепим что-то с этой стороны. Со слуха оно звучит неплохо...