Как долог путь от быстрых зерен сева

До мига золотого торжества.

Вся выгорела до косы трава.

Гроза не раз грозилась жаром гнева.

О пахари. Подвижники посева.

В вас божья воля колосом жива.

1916

Когда весь мир как будто за горой,

Где все мечта и все недостоверно,

Подводный я любил роман Жюль Верна,

И Нэмо-капитан был мой герой.

Когда пред фортепьяно, за игрой,

Он тосковал, хоть, несколько манерно,

Я в океане с ним качался мерно

И, помню, слезы хлынули струей.

Потом я страстно полюбил Майн Рида,

Но был ручной отвергнут Вальтер Скотт.

Прошли года. Быть может, только год?

Мне грезится Египет, Атлантида.

Далекое. И мой сиамский кот

"Плыви в Сиам!" - мурлыча, мне поет.

В таинственной, как лунный свет, Бретани,

В узорной и упрямой старине,

Упорствующей в этом скудном дне

И только в давних днях берущей дани

Обычаев, уборов и преданий,

Есть до сих пор друиды, в тишине,

От солнца отделенной, там - на дне,

В Атлантике, в загадке, в океане.

В те ночи, как колдует здесь луна,

С Утеса Чаек видно глубь залива.

В воде - дубравы, храмы, глыбы срыва.

Проходят привиденья, духи сна.

Вся древность словно в зеркале видна,

Пока ее не смоет мощь прилива.

Звучало море в грани берегов.

Когда все вещи мира были юны,

Слагались многопевные буруны,

В них был и гуд струны, и рев рогов.

Был музыкою лес и каждый ров.

Цвели цветы - огромные, как луны,

Когда в сознаньи прозвучали струны.

Но звон иной был первым в ладе снов.

Повеял ветер в тростники напевно,

Чрез их отверстья ожили луга.

Так первая свирель была царевна

Ветров и воли, смывшей берега.

Еще - чтоб месть и меч запели гневно

Я сделал флейты из костей врага.

1916

Заклятый дух на отмели времен,

Средь маленьких, среди непрозорливых,

На уводящих удержался срывах,

От страшных ведьм принявши гордый сон.

Гламисский тан, могучий вождь племен,

Кавдорский тан - в змеиных переливах

Своей мечты - лишился снов счастливых

И дьявольским был сглазом ослеплен.

Но потому, что мир тебе был тесен,

Ты сгромоздил такую груду тел,

Что о тебе Эвонский лебедь спел

Звучнейшую из лебединых песен.

Он, кто сердец изведал глубь и цвет,

Тебя в веках нам передал, Макбет.

О шалая! Ты белыми клубами

Несешь и мечешь вздутые снега.

Льешь океан, где скрыты берега,

И вьешься, пляшешь, помыкаешь нами.

Смеешься диким свистом над копями,

Велишь им всюду чувствовать врага.

И страшны им оглобли и дуга,

Они храпят дрожащими ноздрями.

Ты сеешь снег воронкою, как пыль.

Мороз крепчает. Сжался лед упруго.

Как будто холод расцветил ковыль.

И цвет его взлюбил верченье круга.

Дорожный посох - сломанный костыль,

Коль забавляться пожелает - вьюга!

Ты спишь в земле, любимый мой отец,

Ты спишь, моя родная, непробудно.

И как без вас мне часто в жизни трудно,

Хоть много знаю близких мне сердец.

Я в мире вами. Через вас певец.

Мне вашa правда светит изумрудно.

Однажды духом слившись обоюдно,

Вы уронили звонкий дождь колец.

Они горят. В них золото - оправа.

Они поют. И из страны в страну

Иду, вещая солнце и весну.

Но для чего без вас мне эта слава?

Я у реки. Когда же переправа?

И я с любовью кольца вам верну,

1917

Она пестра, стройна и горяча.

Насытится - и на три дня дремота.

Проснется - и предчувствует. Охота

Ее зовет. Она встает, рыча.

Идет, лениво длинный хвост влача.

А мех ее - пятнистый. Позолота

Мерцает в нем. И говорил мне кто-то,

Что взор ее - волшебная свеча.

Дух от нее идет весьма приятный.

Ее воспел средь острых гор грузин,

Всех любящих призывный муэдзин,

Чей стих - алоэ густо-ароматный.

Как барс, ее он понял лишь один,

Горя зарей кроваво-беззакатной.

1915 (?)

"Дай сердце мне твое неразделенным",

Сказала Тариэлю Нэстан-Джар.

И столько было в ней глубоких чар,

Что только ею он пребыл зажженным.

Лишь ей он был растерзанным, взметенным,

Лишь к Нэстан-Дарэджан был весь пожар.

Лишь молния стремит такой удар,

Что ей нельзя не быть испепеленным.

О Нэстан-Джар! О Нэстан-Дарэджан!

Любовь твоя была - как вихрь безумий.

Твой милый был в огне, в жерле, в самуме.

Но высшей боли - блеск сильнейший дан.

Ее пропел, как никогда не пели,

Пронзенным сердцем Шота Руставели.

1916

Всклик "Кто как бог!" есть имя Михаила.

И ангелом здесь звался. Меж людей

Он был запечатленностыо страстей.

В попраньи их его острилась сила.

В деснице божьей тяжкое кадило,

Гнетущий воздух ладанных огней

Излил душой он сжатою своей.

Она, светясь, себя не осветила.

Стремясь с Земли и от земного прочь,

В суровости он изменил предметы,

И женщины его - с другой планеты.

Он возлюбил Молчание и Ночь.

И, лунно погасив дневные шумы,

Сибилл и вещих бросил он в самумы.

Художник с гибким телом леопарда,

А в мудрости - лукавая змея.

Во всех его созданьях есть струя

Дух белладонны, ладана и нарда.

В нем зодчий снов любил певучесть барда,

И маг - о каждой тайне бытия

Шептал, ее качая: "Ты моя".

Не тщетно он зовется Леонардо.

Крылатый был он человеколев.

Еще немного - и глазами рыси