Вдруг слышат - впереди топает лошадь. Слышно подковами за камни цепляется. Лёг Жилин на брюхо, стал по земле слушать.

- Так и есть, сюда, к нам, конный едет!

Сбежали они с дороги, сели в кусты и ждут. Жилин подполз к дороге, смотрит - верховой татарин едет, корову гонит. Сам себе под нос мурлычет что-то. Проехал татарин. Жилин вернулся к Костылину.

- Ну, пронёс бог; вставай, пойдём.

Стал Костылин вставать и упал.

- Не могу, ей-богу, не могу; сил моих нет.

Мужчина грузный, пухлый, запотел; да как обхватило его в лесу туманом холодным, да ноги ободраны, - он и рассолодел. Стал его Жилин силой поднимать. Как закричит Костылин:

- Ой, больно!

Жилин так и обмер.

- Что кричишь? Ведь татарин близко, услышит. - А сам думает: "Он и вправду расслаб, что мне с ним делать? Бросить товарища не годится".

- Ну, - говорит, - вставай, садись на закорки - снесу, коли уж идти не можешь.

Подсадил на себя Костылина, подхватил руками под ляжки, вышел на дорогу, поволок.

- Только, - говорит, - не дави ты меня руками за глотку ради Христа. За плечи держись.

Тяжело Жилину, ноги тоже в крови и уморился. Нагнётся, подправит, подкинет, чтоб повыше сидел на нём Костылин, тащит его по дороге.

Видно, услыхал татарин, как Костылин закричал. Слышит Жилин - едет кто-то сзади, кличет по-своему. Бросился Жилин в кусты. Татарин выхватил ружьё, выпалил - не попал, завизжал по-своему и поскакал прочь по дороге.

- Ну, - говорит Жилин, - пропали, брат! Он, собака, сейчас соберёт татар за нами в погоню. Коли не уйдём версты три - пропали. - А сам думает на Костылина: "И чёрт меня дёрнул колоду эту с собой брать. Один я бы давно ушёл".

Костылин говорит:

- Иди один, за что тебе из-за меня пропадать.

- Нет, не пойду: не годится товарища бросать.

Подхватил опять на плечи, попёр. Прошёл он так с версту. Всё лес идёт, и не видать выхода. А туман уж расходиться стал, и как будто тучки заходить стали. Не видать уж звёзд. Измучился Жилин.

Пришёл, у дороги родничок, камнем обделан. Остановился, ссадил Костылина.

- Дай, - говорит, - отдохну, напьюсь. Лепёшек поедим. Должно быть, недалеко

Только прилёг он пить, слышит - затопало сзади. Опять кинулись вправо, в кусты, под кручь, и легли.

Слышат - голоса татарские; остановились татары на том самом месте, где они с дороги свернули. Поговорили, потом зауськали, как собак притравливают. Слышат - трещит что-то по кустам, прямо к ним собака чужая чья-то. Остановилась, забрехала.

Лезут и татары - тоже чужие; схватили их, посвязали, посадили на лошадей, повезли.

Проехали версты три, встречает их Абдул-хозяин с двумя татарами. Поговорил что-то с татарами, пересадили на своих лошадей, повезли назад в аул.

Абдул уж не смеётся и ни слова не говорит с ними.

Привезли на рассвете в аул, посадили на улице. Сбежались ребята. Камнями, плётками бьют их, визжат.

Собрались татары в кружок, и старик из-под горы пришёл. Стали говорить. Слышит Жилин, что судят про них, что с ними делать.

Одни говорят - надо их дальше в горы услать, а старик говорит:

- Надо убить.

Абдул спорит, говорит:

- Я за них деньги отдал. Я за них выкуп возьму.

А старик говорит:

- Ничего они не заплатят, только беды наделают. И грех русских кормить. Убить - и кончено.

Разошлись. Подошёл хозяин к Жилину, стал ему говорить.

- Если, - говорит, - мне не пришлют за вас выкуп, я через две недели вас запорю. А если затеешь опять бежать, я тебя как собаку убью. Пиши письмо, хорошенько пиши.

Принесли им бумаги, написали они письма. Набили на них колодки, отвели за мечеть. Там яма была аршин пяти - и спустили их в эту яму.

VI

Житьё им стало совсем дурное. Колодки не снимали и не выпускали на вольный свет. Кидали им туда тесто непечёное, как собакам, да в кувшине воду спускали. Вонь в яме, духота, мокрота. Костылин совсем разболелся, распух, и ломота во всём теле стала, и всё стонет или спит. И Жилин приуныл, видит дело плохо. И не знает, как выдраться.

Начал он было подкапываться, да землю некуда кидать, увидал хозяин, пригрозил убить.

Сидит он раз в яме на корточках, думает об вольном житье, и скучно ему. Вдруг прямо ему на коленки лепёшка упала, другая, и черешни посыпались. Поглядел кверху, а там Дина. Поглядела на него, посмеялась и убежала. Жилин и думает: "Не поможет ли Дина?"

Расчистил он в яме местечко, наковырял глины, стал лепить кукол. Наделал людей, лошадей, собак; думает: "Как придёт Дина, брошу ей".

Только на другой день нет Дины. А слышит Жилин - затопали лошади, проехали какие-то, и собрались татары у мечети, спорят, кричат и поминают про русских. И слышит голос старика. Хорошенько не разобрал он, и догадывается, что русские близко подошли, и боятся татары, как бы в аул не зашли, и не знают, что с пленными делать.

Поговорили и ушли. Вдруг слышит зашуршало что-то наверху. Видит - Дина присела на корточки, коленки выше головы торчат, свесилась, монисты висят, болтаются над ямой. Глазёнки так и блестят, как звёздочки. Вынула из рукава две сырные лепёшки, бросила ему. Жилин взял и говорит:

- Что давно не бывала? А я тебе игрушек наделал. На, вот! - Стал ей швырять по одной, а она головой мотает и не смотрит.

- Не надо! - говорит. Помолчала, посидела и говорит: - Иван, тебя убить хотят. - Сама себе рукой на шею показывает.

- Кто убить хочет?

- Отец, ему старики велят, а мне тебя жалко.

Жилин и говорит:

- А коли тебе меня жалко, так ты мне палку длинную принеси.

Она головой мотает, что "нельзя". Он сложил руки, молится ей.

- Дина, пожалуйста. Динушка, принеси.

- Нельзя, - говорит, - увидят, все дома. - И ушла.

Вот сидит вечером Жилин и думает: "Что будет?" Всё поглядывает вверх. Звёзды видны, а месяц ещё не всходил. Мулла прокричал, затихло всё. Стал уже Жилин дремать, думает: "Побоится девка".

Вдруг на голову ему глина посыпалась, глянул кверху - шест длинный в тот край ямы тыкается. Потыкался, спускаться стал, ползёт в яму. Обрадовался Жилин, схватил рукой, спустил; шест здоровый. Он ещё прежде этот шест на хозяйской крыше видел.

Поглядел вверх: звёзды высоко в небе блестят, и над самой ямой, как у кошки, у Дины глаза в темноте светятся. Нагнулась она лицом на край ямы и шепчет: