- Ты не можешь так думать, масса Клай. Тебя иногда и понять нельзя: думаешь ты то, что говоришь, или говоришь такое, чего вовсе не думаешь? Ты все говоришь одинаково.
- Но откуда мне знать, кто они были: мальчики или девочки?
- Господи боже мой, масса Клай, а библия на что? К тому же ты сам говоришь "они". А в библии про женщин всегда пишут не "они", а "оне". Некоторые будто и читать умеют, да сами не понимают, что они читают!
- Ну, дядя Дэн, мне кажется... Эй, глядите: еще один господь поднимается по реке! Не может же их быть целых два?!
- На этот раз мы пропали, теперь уж наверняка пропали! Нет, масса Клай, их не два, а один, и это тот же самый. Господь бог, когда хочет, сразу где угодно появится. Ух ты! Дым так и валит, огонь так и пышет! Тут уж не до шуток, дружок! Вишь, спешит, будто он что забыл! Пошли, дети; вам пора спать. Бегите, бегите, а дядя Дэн пойдет в лес и помолится за вас. Может, и удастся старому негру спасти вас еще раз.
Он и в самом деле ушел в лес и стал молиться за них, но он ушел так далеко, что сам сомневался, мог ли господь, поспешая мимо, услышать его молитву...
ГЛАВА IV
ПУТЕШЕСТВИЕ СКВАЙРА ХОКИНСА НА ПАРОХОДЕ ПО МИССИСИПИ
В-седьмых, отправляясь в путь, ему следует воздать
богово богову, уплатить кредиторам долги, если они есть,
помолиться, дабы удача сопутствовала ему и опасности
миновали его; и ежели он достиг совершеннолетия, то
составить завещание и разумно всем распорядиться, ибо
многие, отправляясь в дальний путь, не возвращаются
домой. (Сие благое и христолюбивое наставление дано
Мартином Зейлером в его "Аподемических канонах",
предпосланных его же "Путеводителю по Испании и
Португалии".)
Лей, Рассуждение о путешествии, стр. 7.
Рано утром сквайр Хокинс вместе со своей семьей и двумя невольниками сел на небольшой пароход; вскоре прозвенел колокол, перекидной трап убрали, и судно двинулось вверх по реке. Обнаружив, что вчерашнее чудовище создание человеческих рук, дети и дядя Дэн с женой были, пожалуй, не менее обеспокоены, чем накануне, когда они думали, что это сам владыка земной и небесный. Они испуганно вздрагивали каждый раз, когда из предохранительных вентилей вырывалось сердитое шипение, и дрожали с головы до ног, когда громыхали клапаны. Содрогание корпуса и шлепанье колес по воде причиняло им истинное страдание.
Однако, пообвыкнув, они скоро забыли свои страхи, и поездка на пароходе сразу превратилась в удивительное приключение, в волшебное путешествие в глубь царства романтики, в осуществление самых заманчивых грез. Они часами сидели в тени рулевой рубки на верхней палубе и глядели на сверкавшие под лучами солнца изгибы широкой реки. Иногда пароход, борясь с течением, выходил на середину реки, и тогда зеленый мир проплывал с обеих сторон на одинаковом расстоянии; иногда пароход приближался к береговой косе с ее стоячими водами и водоворотами и шел так близко от берега, что густые ветви нависающих ив задевали верхнюю палубу и усыпали ее листьями; отойдя от очередной косы, пароход каждые пять миль пересекал реку, чтобы избежать сильного течения на внешней дуге поворота, а иногда выходил ближе к середине и поднимался вдоль высокого песчаного берега, по временам чуть не попадая на мелководье; но разумный корабль, почуяв мель, отказывался садиться на нее, и сразу же полоски пены, разбегавшиеся от его носа, куда-то исчезали, огромный гладкий вал подкатывался под бок, и пароход, резко накренившись на один борт, отскакивал от песчаной косы и мчался прочь, словно перепуганный зверь от опасности. И счастлив был лоцман, когда удавалось вовремя "выправить" его и не дать ему врезаться носом в противоположный берег. Иногда пароход шел прямо на глухую стену высоких деревьев, как бы собираясь протаранить ее, но вдруг перед ним открывалась щель, едва достаточная, чтобы пропустить его, и, тесно зажатый между берегом и островом, он с шумом принимался вспенивать воды протоки; в этих медленных водах пароход мчался, как скаковая лошадь. Изредка на расчищенных участках берега показывались бревенчатые домики, и около них неопрятные женщины и девушки в замызганных, выцветших платьях из грубой шерсти; они стояли, прислонясь к косяку двери или облокотившись на поленницу или изгородь, и сонно глядели на проносившееся мимо них судно. Иногда, при выходе из протоки или пересекая реку, пароход все-таки попадал на мелководье, - тогда на нос посылали матроса, который бросал лот, пока судно, сбавив скорость, осторожно продвигалось вперед; иногда корабль ненадолго останавливался у пристани, чтобы забрать груз или пассажира, а белые и негры кучкой стояли на берегу и равнодушно взирали на происходящее, - конечно, не вынимая рук из карманов; если они и вынимали их, то только для того, чтобы потянуться; тогда они выгибались, вскидывали руки над головой и с наслаждением потягивались.
Заходящее солнце превратило широкую реку в государственный флаг, украшенный яркими полосами золотого, пурпурного и алого цвета; потом наступили сумерки, великолепные краски поблекли, и только сказочные острова отражались причудливой бахромой листвы в серо-стальном зеркале реки.
Ночью пароход продолжал двигаться по безмолвным просторам Миссисипи; ни один огонек на берегу не выдавал присутствия человека, стена леса тянулась миля за милей и лига за лигой, охраняя широкие изгибы реки; тишину этих лесов еще не нарушал ни голос человека, ни его шаги, и кощунственный топор еще не касался их.
Спустя час после ужина взошла луна, и Клай с Вашингтоном поднялись на верхнюю палубу, чтобы еще раз полюбоваться этим царством чудес. Они бегали наперегонки по палубе, лазали наверх к судовому колоколу, подружились с собаками, привязанными под спасательной шлюпкой, пытались подружиться с другим четвероногим пассажиром - медведем, сидевшим на цепи у переднего края палубы, но не встретили поощрения с его стороны; потом они раскачивались на леерах, - одним словом, перепробовали все доступные развлечения на палубе. И вот они начали завистливо поглядывать на рулевую рубку, и наконец Клай первый осмелился забраться на ведущую к ней лесенку; Вашингтон скромно последовал за ним. Вскоре лоцман оглянулся, чтобы проверить курс по створному знаку, увидел мальчиков и позвал их в рубку. Теперь их счастье было полным. Этот уютный стеклянный домик, из которого открывался чудесный вид на все стороны, казался им троном волшебника; их восторгу не было границ.
Они уселись на высокой скамье; впереди на много миль, за лесистыми мысами, открывались все новые и новые повороты реки; а позади серебристый водный путь миля за милей постепенно сужался и наконец где-то далеко, казалось, сходил на нет.
Вдруг лоцман воскликнул:
- Убей меня бог, если это не "Амаранта"!
В нескольких милях за ними над самой водой вспыхнула искорка. Лоцман внимательно поглядел в подзорную трубу и сказал, обращаясь главным образом к самому себе:
- Это уж никак не "Голубое Крыло": ему бы ни за что нас не догнать. Это наверняка "Амаранта".
Он нагнулся над переговорной трубкой:
- Кто у вас там на вахте?
В трубке зарокотал чей-то глухой голос, не похожий на человеческий.
- Я, второй механик.
- Прекрасно. Так вот что, Гарри, придется малость подналечь: "Амаранта" только что показалась из-за косы и прет на всех парах!
Лоцман взялся за конец веревки, протянутой к носу, и дернул два раза; в ответ дважды мягко ударил главный судовой колокол. Голос на палубе крикнул:
- Эй, внизу, приготовься к промеру с левого борта!
- Мне нужен не промер, - сказал лоцман. - Мне нужен ты. Разбуди старика, скажи ему, что "Амаранта" догоняет. И позови Джима, скажи и ему.
- Есть, сэр!
Под "стариком" имелся в виду капитан: на всех парусных кораблях и пароходах капитана всегда так называют; что касается Джима, то это был подвахтенный лоцман. Через две минуты оба они уже летели по трапу, перепрыгивая через три ступеньки. Джим бежал в одной рубашке; сюртук и жилет были перекинуты через руку.