Сразу абсолютно проснувшись, Тори призадумалась. Неужели Роза, раздев ее, не смогла найти ночную рубашку? Или просто побоялась разбудить?

Тори пожала плечами. Какая разница, грешно, конечно, но до чего же это приятное чувство – проснуться, не испытывая раздражения от ярдов намотавшейся на нее материи, как всегда бывает после сна.

Не найдя своей рясы, Тори решила, что Роза взяла ее постирать, и мысленно поблагодарила за заботу.

«Право, мне надо постараться каким-то способом облегчить ее работу, – подумалось ей. – Она так нам всем предана, такая добрая и замечательная женщина».

Непривычно было после двух лет, проведенных в тяжелой черной одежде, надевать на себя легкое цветное платье, хотя она и постаралась выбрать в шкафу самое блеклое, просто бледно-зеленое, которое она носила, работая в саду. В нем она чувствовала себя легкой, как перышко, готовое в любую минуту улететь. Так же странно было ходить с непокрытой головой, не ощущая на плечах ни тяжести монашеской вуали, ни собственных волос.

Проглядев ящики комода, Тори нашла наконец легкую шаль, чтобы накинуть на голову вместо исчезнувшей вуали. После этого она с более привычным чувством рискнула выйти из комнаты. Роза как раз выходила от Кармен.

– Как мама? – шепнула Тори и, заглянув в спальню, увидела, что мать спит.

– Сегодня утром сеньора Кармен дышит лучше, сеньорита Тори. Думаю, доктор будет доволен, когда услышит об этом.

– Хорошо. Спасибо, что присмотрела за ней, пока я спала. Теперь с ней посижу я.

– О нет, сеньорита Тори. Сейчас накрывают стол, и сеньор Джекоб с нас голову снимет, если вы не поедите. Уже прошел целый день с тех пор, как вы ели в последний раз. Сначала как следует покушайте, а потом уж посидите со своей мамой.

Удивленно уставившись на Розу, Тори повторила:

– Целый день? Я проспала целый день?

– Si. Думаю, вы скоро свалились бы в обмороке, если б сеньор Джекоб не заставил вас отдохнуть. Вам надо лучше следить за собой, иначе вашей маме не будет от вас никакого толка.

– Да-да, – рассеянно согласилась Тори. – Ты права, Роза, – и она слегка обняла добрую женщину. – Ты так замечательно о нас заботишься и, наверное, устала от всех этих дополнительных хлопот по уходу за мамой. Не знаю, как тебя и благо дарить. Я лишний раз помолюсь за тебя.

Роза покраснела от удовольствия.

– Gracias.

Направишись в столовую, Тори внезапно вспомнила о своей пропавшей одежде.

– Да, Роза мне очень неприятно тебе надое дать, но не скажешь ли мне сразу, как только моя ряса будет чистой? Мне, право же, не слишком приятно расхаживать в этих платьях.

– Ваша ряса? – наморщив лоб, переспросила Роза.

– Да, и еще я не смогла найти сегодня утром свои ботинки. Что ты сделала с ними?

Роза растерянно покачала головой.

– Сеньорита Тори, я ничего не знаю ни о вашей одежде, ни о ваших ботинках.

Тори оцепенела от ужасного подозрения.

– Разве не ты раздевала меня? – неуверенным голоском спросила она у недоумевающей женщины.

– Нет, не-я:

Женщины уставились друг на друга, одна и та же мысль пришла в голову обеим. Лица у обеих залились яркой краской.

– Этот змей! – зашипела Тори, обретя наконец дар речи. – Этот мерзкий паршивый змей!

Она ринулась на поиски Джейка, готовая разорвать его. Все навыки терпения, тщательно прививаемого ей последние два года, слетели с нее, как шелуха. Охваченная гневом, она не думала ни о молитве, ни о том, что надо смиренно подставить другую щеку. Все наставления сестер были забыты. Голос, перестав быть тихим и мягким, зазвучал резко и решительно, шаги вместо размеренных стали стремительными, а обуревавшие ее чувства никоим образом нельзя было назвать благостным покоем, хотя на лице это почти не отразилось.

– Джекоб! Я собираюсь убить тебя из твоего же пистолета.

Она обнаружила его уже сидящим за обеденным столом с лукавой улыбкой на губах.

– Какие проблемы, Тори? – насмешливо поинтересовался он.

Ее так трясло от злости, что она едва могла говорить. А когда смогла, то закричала в голос:

– Верни мне рясу, Джекоб, и сейчас же!

– Монашеское одеяние для визжащей сварливой девчонки? Нет, не думаю, что оно тебе подойдет. Я вижу, добрым сестрам не слишком удалось укротить тебя.

– Ты чудовище! Ты меня раздевал вчера!

Сумев небрежно пожать плечами, он ответил просто:

– Ну и что? Не в первый и не в последний раз. Я всего лишь старался, чтобы тебе было удобно спать.

– И заодно устроил себе зрелище! Неужели у тебя нет ко мне ни капли уважения, Джекоб? У тебя что, совсем нет стыда?

– Очень мало, – ответил он, посмеиваясь над ее негодованием.

– Как ты посмел сделать такое? – возмущалась она.

– Почему ты придаешь этому такое значение, Тори? Я в свое время менял тебе пеленки. Вообще, я не первый раз вижу голую женщину, еще несколько лет назад у тебя была привычка сбрасывать с себя всю одежду перед тем, как окунуться в реку. Если помнишь, отец много раз шлепал тебя за то.

– Тогда все было иначе. Я была ребенком, а теперь я женщина.

– Я это заметил, – криво усмехнулся он.

– Низкий ты человек! Мне надо бы глаза тебе выцарапать!

– Можешь попробовать, малышка. Можешь попробовать, но вряд ли это тебе удастся.

Прижав к бокам сжатые в кулаки руки, она буквально тряслась от бессильной ярости. Будь проклято его спокойствие! И еще смотрит свысока! Оба они знали, что своей угрозы ей не выполнить. Рядом с Джекобом Тори выглядела истощенной сироткой. Ростом она доходила ему до подбородка и была на семьдесят пять фунтов легче. За годы, пока они вместе росли, Тори потеряла счет своим молитвам, испрашивавшим у Бога такой же рост и размер, чтобы избить его до полусмерти! Сейчас снова настал один из таких моментов!

Делая глубокие вдохи, Тори пыталась вернуть себе хладнокровие. Немного успокоившись, она вдруг поразилась, до чего же легко она потеряла самообладание. Что сказали бы сестры в монастыре, если бы могли видеть ее сейчас? Как была бы поражена и расстроена мать-настоятельница! Какой позор! Тори скривилась при мысли о предстоящей исповеди и о том, какую епитимью наложат на нее за один этот день. Если она не научится укрощать свой язык и характер, ей придется до конца дней своих оставаться простой послушницей!

Заставив себя говорить тихо, она кротко сказала:

– Я сожалею, что раскричалась на тебя, Джекоб, но согласись – нехорошо было с твоей стороны меня раздевать. Ты никогда больше не должен этого делать, даже из самых лучших побуждений, – тут она поймала на себе его пристальный, жесткий взгляд, весьма ее озадачивший. – Соблаговоли вернуть мне мою рясу, я хотела бы сейчас одеться как положено.

– Ты прекрасно выглядишь в том, что на тебе сейчас, – ответил он. – Несколько бесцветно, но лучше, чем было.

– Где моя ряса? – упрямо повторила она.

– Я от нее избавился, – спокойно сообщил он, кладя себе на тарелку мясо с блюда.

– Что ты сделал? – взвизгнула она.

– Не заводись так из-за старой тряпки. Боже мой, Тори, я видал старые седельные одеяла, которые выглядели лучше! Обойдись пока тем, что у тебя есть в шкафу, пока мы не достанем тебе обновки. У тебя там найдутся вполне приличные и приятные платья, так что не устраивай скандала.

– Джекоб, ты не можешь так поступать, – простонала она. – Это дурно! Ты представляешь, скольких часов поста и молитв будет мне стоить твоя выходка?

– В этом доме, Тори, никаких постов не будет, – успокоил он ее и указал на свободный стул. – Садись и поешь, пока все не остыло. А потом посмотрим, что можно сделать с тем беспорядком, который у тебя на голове, где раньше были волосы. Чем они их остригли? Тупым мачете? Твои волосы выглядят, как южный конец направляющегося на север козла!

Ее руки невольно взлетели к покрывающей голову шали, и она, покраснев до корней своих стриженных волос, набожно пробормотала:

– Тщеславие – это грех, Джекоб.

– Какого черта? При чем здесь тщеславие, Тори? Твои волосы были чудом красоты. С каких пор красота стала злом? Разве вечерняя заря – грех? А новорожденный жеребенок? А что сказать о совершенстве летней розы или переливающихся красках радуги?