– Конечно, знаю, мадам. Это в десяти милях отсюда, как ехать в Хэрроугейт.

– А что это такое, Мэри-Джейн?

– Там держат сумасшедших.

– А, понятно. Доброй ночи, Мэри-Джейн.

На следующее утро меня разбудила Мэри-Джейн – она пришла с горячей водой и намерением раздвинуть шторы. Мне было приятно, проснувшись, увидеть ее жизнерадостное лицо. Она удивилась, обнаружив, что шторы не нуждаются в ее внимании, – я сама раздвинула их вчера вечером, перед тем как лечь спать, а также открыла окно. Судя по всему, Мэри-Джейн разделяла убеждение, что ночной воздух вреден.

Я объяснила ей, что всегда сплю с открытым окном, за исключением самых морозных зимних дней, – в результате она решила, что за мной и в самом деле надо хорошенько присматривать.

Приняв ванну, я отправилась завтракать в столовую, чувствуя, что изрядно проголодалась. Неудивительно, ведь теперь я ем за двоих, подумала я, накладывая себе на тарелку яйца, бекон и тушеные почки. Согласно распорядку, завтрак подавался с восьми до девяти, блюда в посуде с подогревом ставились на специальный боковой столик, и каждый обслуживал себя сам.

Я позвонила, чтобы принесли горячий кофе. Вскоре ко мне присоединился Люк, а за ним Рут. Она заботливо осведомилась, хорошо ли я спала и нравится ли мне моя комната, потом поинтересовалась, каковы мои планы на сегодня. Люк объявил, что едет в Райпон и с радостью выполнит все мои заказы. Я поблагодарила его и сказала, что мне действительно надо будет кое-что купить, но я еще не решила, что именно.

– До счастливого события еще уйма времени, – заметил он, и его мать ласковым шепотом сделала ему замечание: подобные высказывания казались ей неделикатными. Я же ничего не имела против, наоборот, была готова обсуждать эту тему постоянно.

Я сказала, что после завтрака немного прогуляюсь, – мне не терпелось снова увидеть развалины аббатства.

– Кажется, ты неравнодушна к развалинам, – проговорил Люк – Должно быть, только из-за них и вернулась.

– Ничего удивительного, они очень живописны, – ответила я.

– Ты не должна утомляться, – предостерегла меня Рут.

– Я чувствую себя прекрасно и думаю, что от прогулки вреда не будет.

– И все-таки будь осторожна.

Разговор перешел на местные дела: усилия викария собрать деньги на содержание церкви; базары и распродажи, которые он устраивал с этой целью; бал в поместье одного из соседей, на который мы не могли пойти из-за траура.

Солнце яркими потоками врывалось в окна уютной столовой, и в это утро дом не выглядел зловещим. Даже аббатство, когда я подошла к нему несколько часов спустя, показалось мне всего лишь грудой древних камней.

Прогулка доставила мне большое удовольствие. Я была спокойна и готова примириться с версией, что Габриель покончил с собой из-за слабого здоровья. Не знаю, почему я вдруг решила удовлетвориться этим объяснением, – возможно, из-за боязни подумать о другом.

Домой я возвращалась через развалины. Сегодня здесь царили тишина и безмятежность; сияющее солнце, озаряя поросшие травой каменные плиты и разрушенные стены, прогнало мистические страхи. Вспомнив тот вечер, когда я бродила здесь, дрожа от ужаса, я посмеялась над своей глупостью.

За ленчем я увидела только Рут и Люка, сэр Мэтью и тетя Сара ели в своих комнатах.

Вернувшись к себе, я принялась составлять список необходимых покупок. Честно говоря, это было несколько преждевременно, однако я с таким нетерпением готовилась к появлению на свет своего ребенка, что не могла ждать. От этого занятия меня оторвал стук в дверь.

– Войдите, – пригласила я.

На пороге возникла тетя Сара с заговорщической улыбкой на устах.

– Я хочу показать тебе детскую, – заявила она. – Пойдем? Я охотно поднялась – мне было интересно побывать там.

– Это в моем крыле, – продолжала тетя Сара. – Я частенько туда захожу. – Она хихикнула. – Поэтому все говорят, что я впала в детство.

– Уверена, что никто не говорит ничего подобного, – возразила я, и ее личико сморщилось.

– Говорят, говорят, – настаивала она, – но мне это нравится. Раз уж первое детство не вернешь, остается только устроить себе второе – в старости.

– С удовольствием побываю в детской прямо сейчас, – сказала я.

Ее лицо разгладилось и прояснилось.

– Идем же.

Мы поднялись по лестнице на верхний этаж. Проходя мимо коридора, который вел в мою бывшую спальню, я ощутила невольную дрожь, ибо воспоминания о Габриеле и маленьком Пятнице, которые я тщетно пыталась подавить, ожили с новой силой. Однако тетя Сара не заметила моего волнения – ей не терпелось поскорее оказаться в детской.

Вскоре мы уже были в южной части дома, и меня снова поразила мгновенная перемена, произошедшая в старушке, – в ней появилась почти девичья живость.

– На самом верху, – пробормотала она, поднимаясь по незнакомой мне короткой лестнице. – Классная комната, детская и спальня, комнаты няни и ее помощниц. – Распахнув какую-то дверь, она приглушенно объявила: – Это классная комната.

Я увидела просторное помещение с тремя окнами; оконные ниши были оборудованы сиденьями; слегка покатый потолок говорил о том, что мы находимся под самой крышей. Я с удовлетворением осмотрела решетки, которыми по традиции были забраны окна. Значит, мой ребенок будет здесь в безопасности.

Возле одного из окон стоял большой стол, вдоль которого тянулась длинная скамья. Подойдя поближе, я разглядела на крышке стола царапины и зарубки, оставленные не одним поколением Роквеллов.

– Взгляни! – воскликнула Сара. – Прочти это.

Я нагнулась и обнаружила вырезанное перочинным ножиком имя: «Агарь Роквелл».

– Она любила ставить везде свое имя, – радостно сообщила Сара. – Загляни в любой шкаф или буфет в доме – и наверняка увидишь там ее инициалы. Наш отец говаривал, что мальчиком должна была родиться она, а не Мэтью. Агарь вечно нами командовала. Особенно доставалось Мэтью – ее злило, что он мальчишка. Конечно, будь она мальчиком, сейчас она жила бы здесь, не так ли? И Саймон тоже... Хотя, может, это и неправильно – ведь он Редверз. Но это слишком сложно, я совсем запуталась. Как бы то ни было, она родилась девочкой, поэтому дом достался Мэтью.

– Агарь – бабушка Саймона Редверза? – поинтересовалась я.

Старушка кивнула.

– Она его обожает. Мечтает увидеть хозяином этого дома... Но теперь у нее ничего не выйдет, ведь наследники – твой ребенок и Люк. Сперва ребенок... Мне понадобятся еще шелковые нитки.

– Вы собираетесь вышить моего ребенка на гобелене?

– Ты назовешь его Габриелем?

Я остолбенела. Как она догадалась? Старушка пристально глядела на меня, склонив голову набок. Как порой бывает у слабоумных, лицо ее выражало бесконечную мудрость.

– Но это может быть девочка, – сказала я.

Она покачала головой, отметая подобную возможность.

– Маленький Габриель займет место большого, – произнесла она. – Ему никто не сможет помешать, правда? – Ее лицо внезапно сморщилось. – Правда? – требовательно повторила она.

– Если родится мальчик, он, несомненно, займет место своего отца.

– Но его отец умер. Убил себя... так они говорят. Разве он убил себя? – Она схватила меня за руку и крепко сжала ее. – Ты же сказала, что это не так. Расскажи мне. Пожалуйста, расскажи мне все.

– Тетя Сара, – торопливо проговорила я, – после смерти Габриеля я была убита горем и, возможно, не понимала, что говорю. Наверное, он действительно покончил с собой.

Она выпустила мою руку и с упреком посмотрела на меня.

– Ты меня разочаровываешь, – заявила она, надувшись. Но в следующую секунду ее настроение изменилось. – Мы все сидели за этим столом. Агарь была самая умная из нас и самая старшая, так что и впрямь было бы лучше… Тогда Саймон мог бы... Но гувернантка ее не любила. Все в доме обожали Мэтью – он был любимчиком. И женщины тоже. А я была дурочка – мне было не под силу выучить урок.

– Ничего страшного, – успокоила я ее, – зато вы прекрасно рисуете, а ваши гобелены будут висеть в этом доме долгие годы, даже когда никого из нас уже не будет в живых.