Но, как известно, человек предполагает, а Бог тасует судьбы, как карты. В тот день Х. не дошел до бульвара Свободы. Он даже не успел выйти на площадь Согласия. Он только миновал двор и вошел под арку…

К нему подошли двое. Красивые молодые люди; модно причесанные; в ладно сидящих костюмах; подчеркнуто вежливые, даже предупредительные. «Господин Х.?» — уточнили они, и извинились, и предъявили удостоверения сотрудников безопасности, и снова извинились, и предложили Х. проследовать за ними. Х. недоумевал; он утверждал, что это какая-то чудовищная ошибка; он говорил, что опаздывает на службу. Молодые люди с предельной вежливостью отвечали, что если это ошибка, то все неминуемо разъяснится, а сейчас Х. должен успокоится и следовать за ними, что это совсем недалеко, и у них машина.

Х. так и не вышел в то утро на площадь Согласия, потому что поджидавшая его автомашина сотрудников безопасности стояла тут же, под аркой.

Минуту спустя предельно возбужденный Х. уже сидел в автомашине на заднем сидении. Один из молодых людей разместился рядом с ним, другой — впереди, возле шофера.

Х. не покидало ощущение, что вот-вот все разъяснится, что молодые люди сейчас сверятся с какими-нибудь списками (должны же быть какие-то списки!), обнаружат ошибку и извинятся. Но молодые люди и не думали заглядывать ни в какие списки. Тот, что сидел рядом с Х. вежливо улыбался и успокоительно держал руку на плече Х. Другой сидел неподвижно и смотрел вперед.

Сперва они ехали по бульвару Свободы, затем свернули на Континент Avenue — широкую, быструю современную автостраду, в строительство которой немалый вклад внес отец Х. Обычно Х. этим гордился, но сейчас его мысли были заняты совсем другим.

То, что происходило, абсолютно не укладывалось в его привычные представления. Разумеется, совершалась какая-то нелепая ошибка, но сколько времени пройдет, прежде чем эта ошибка откроется? Х. опоздает на службу, где сегодня и без того короткий день, а может быть даже не успеет проголосовать. Впрочем, его наверняка везут в государственное учреждение, и, может быть, ему удастся проголосовать прямо там. Скорее всего так и случится, и все образуется, хотя в такой день государственные службы могли бы работать и почетче.

Х. пытался сообразить, арестован он или нет. Конечно проще всего было спросить об этом у сидевшего рядом с ним молодого человека — такого вежливого и предупредительного, но Х. стеснялся. Ему казалось неловким спрашивать о вещах, в которых каждый гражданин, по-видимому, должен разбираться. Из книг он помнил, что при аресте, вроде бы, арестуемому предъявляют ордер, но как должен выглядеть этот ордер, Х. не знал. Он помнил, как молодые люди показывали ему свои удостоверения, и, кажется, в руках у одного из них была еще какая-то карточка. Может это и было постановление на арест? Впрочем Х. точно не помнил; может никакой карточки и не было.

Да и почему она должна была быть!? Разумеется, Х. вовсе не арестован. Даже ничего похожего! Арестованных возят совсем иначе, а на него даже не надели наручников. Просто симпатичные молодые люди, сотрудники департамента государственной безопасности, попросили его заехать в их ведомство и даже любезно согласились подбросить его на служебной машине. Возможно, органам требуется его помощь. Все же Х. чувствовал, что это не совсем так.

Они остановились на Клэнтон Avenue возле современного двадцатидвухэтажного здания. Х. узнал «Серый Дом» — главное здание департамента государственной безопасности в Городе.

Молодые люди вышли из машины, и один из них жестом предложил Х. последовать их примеру. Другой в это время стоял на тротуаре, улыбался и одной рукой слегка приглаживал волосы на затылке, как бы поправляя и без того безукоризненную прическу. Х. вышел из машины и сопровождаемый молодыми людьми вошел в «Серый Дом» через тяжелую вертящуюся дверь. Прямо за дверью оказался маленький барьерчик, за которым сидел дежурный. Молодые люди предъявили ему свои удостоверения и поздравили его с днем Выборов. При этом один из них все продолжал поправлять свою прическу, а другой ослепительно улыбался и поминутно зачем-то перекладывал из одной руки в другую свой изящный, крокодиловой кожи дипломат.

Здесь же, прямо у входа, Х. попросили пройти сквозь кабинку, аналогичную той, сквозь которую проходят пассажиры перед авиарейсом. Одновременно с этим просветили и его спортивную сумку, а затем вернули ее ему с извинениями и улыбками.

Х. осмотрелся кругом. Огромный холл выглядел очень оживленным. Строго одетые служащие с неизменными дипломатами, множество аккуратно наклеенных объявлений на стенах, несколько высоко подвешенных телевизоров, уже транслировавших репортаж о ходе Выборов. Группы ожидающих возле дверей лифтов были весьма многочисленны: по всей видимости приближалось время начала рабочего дня. Х. никогда бы не подумал, что служащие «Серого Дома» столь рано приступают к своим обязанностям.

Х. шел между двумя своими провожатыми, и они проследовали мимо всех лифтов и пошли по длинному, тускло освещенному коридору, уводившему в глубь здания. Коридор этот почему-то был пустынный, и в самом конце его оказался еще один лифт, менее парадный, чем те что в холле. Х. искательно заглядывал в глаза молодым людям, но те по-прежнему воздерживались от каких-либо объяснений и встречали взгляды Х. лишь корректными улыбками и вежливыми кивками.

Они вошли в лифт, и один из молодых людей нажал какую-то кнопку, Х. не успел разглядеть — какую именно. По тому, как тронулся лифт, Х. показалось, что они поехали вниз, а не вверх, и это неприятно его удивило. Он не мог — или не хотел — объяснить самому себе, почему этот факт удивил его неприятно, но что-то неприятное в этом было. С чем-то нехорошим это ассоциировалось в его подсознании. Он посмотрел на кнопки: обычная нумерация — от одного до пяти. Только вот почему до пяти? Этажей-то ведь двадцать два! И опять он подумал, что лифт вроде бы поехал вниз, а не вверх.

Лифт остановился, бесшумно отворились двери, и один из молодых людей поклонился и вежливым жестом предложил Х. выйти из кабины первым. Они очутились в строгом, почти мрачном коридоре со скамейками перед множеством обитых черной кожей дверей. Коридор был пуст. Один из молодых людей — тот, что все время поправлял свою прическу — безукоризненно вежливым жестом предложил Х. сесть на скамейку возле ближайшей от лифта двери, а сам без стука вошел в эту дверь. Другой молодой человек — тот, что с дипломатом — сел рядом с Х. и, предупредительно улыбаясь, попросил Х. ждать и не волноваться.

Х. почему-то нервничал, хотя сам не понимал — почему. Ведь его привезли в уважаемое государственное учреждение, а он очень благополучный и лояльный гражданин. Вероятно требуется его помощь, а может быть ему хотят даже предложить государственную должность. Все же Х. почему-то казалось, что это не совсем так. А тогда как? Может быть органам стало известно о нелояльности Джонса, и Х. должен дать соответствующие показания? Что ж, он готов. Но вдруг тогда поинтересуются, почему он сам не приходил, чтобы поставить органы в известность о преступном мышлении Джонса. Но ведь он не понимал, что Джонс преступно мыслит; он наивно полагал, что Джонс пользуется гарантированной всем гражданам свободой слова. Х. расстроился: выходило, что он не понимает, где кончается свобода слова, и начинается преступление. Впрочем, что за чушь ему лезет в голову! Х. совсем запутался в своих мыслях, вконец расстроился и почувствовал облегчение, когда молодой человек с безукоризненной прической вышел из кабинета и пригласил Х. зайти. Подобное же облегчение Х. нередко испытывал во время визитов к зубному врачу. Порой его подолгу беспокоил какой-нибудь зуб, а он все не решался обратиться к дантисту, рисуя в своем воображении всяческие ужасные картины. Затем он наконец решался и приходил в дантисткий офис, и долго сидел в коридоре, и мучился от страха, ожидая своей очереди. А потом он входил в кабинет, и все страхи почему-то оставались позади.