Илья Варшавский

Сумма достижений

НОВЕЛЛА

Труп уже два часа как увезли на вскрытие, а мы со следователем сидели в моей квартире и все еще не могли понять друг друга.

Голова у меня разламывалась от боли. К тому же еще мерещилось лицо с вытаращенными глазами, крысиная косичка, подобранная под осколок роговой гребенки, и лужа крови на полу.

Я подошел, к шкафу и взял бутылку коньяка.

- Не возражаете?

- Возражаю! - сказал следователь.

- Тогда отвернитесь.

Он не отвернулся, а с какой-то недоброй усмешкой глядел, как я два раза приложился к бутылке. Потом сказал:

- Хватит! Поставьте бутылку на место! Вы и трезвый городите всякую чушь, а у меня нет желания откладывать допрос, пока вы проспитесь.

- Я говорю правду.

- Не валяйте дурака, Юровский. Мы с вами не дети и прекрасно понимаем, где граница между вымыслом и действительностью.

- Вот об этой границе я вам все время и говорю. И если вы мне не верите, то, значит, просто не представляете себе, что там может происходить.

После коньяка стало еще хуже. Я сел в кресло у окна и поглядел на улицу. Все шло, как обычно. Это был знакомый мир, с автомобилями, трамваями, световыми рекламами. Дико было подумать, что несколько часов назад...

- Ну что, так и будем играть в молчанку? -спросил следователь.

- Я не могу сейчас. Дайте мне отдохнуть.

- Отдыхайте.

Я задремал и проснулся от телефонного звонка.

Следователь снял трубку:

- Да? Это я. Вот, значит, как?! Хорошо.

Я слышал, как он что-то пробормотал, кладя трубку, но что именно - не разобрал.

Еще несколько минут я сидел в блаженном состоянии полного расслабления, где-то между сном и явью.

Затем он меня окликнул:

- Вы спите, Юровский?

- Нет, не сплю,- ответил я не открывая глаз.

- Давайте, рассказывайте все по порядку. Это было как раз то, чего я не мог сделать. Разве можно передать словами все чувства, которые я тогда испытывал? Можно последовательно описать поступки, но это только усилит его подозрения.

- По порядку все записано там, на магнитной ленте, - сказал я.

- В этом вашем аппарате?

- Да

Он подошел к аппарату и постучал ногтем по дефлектору.

- Это экран, что ли?

- Тут нет экрана, он работает по другому принципу.

- Включите!

Что ж, пожалуй, это было разумно. Пусть убедится сам.

- Садитесь в кресло, - сказал я. - Голову откиньте сюда и старайтесь не двигаться. Руками сожмите подлокотники.

Я подключил кресло к коммутатору, и он вскрикнул.

- Держитесь крепче за подлокотники, тогда не будет бить током, посоветовал я. - Откуда начнем?.

- Мне нужна вся картина убийства.

Я отмотал часть пленки. Картина убийства. Мне тоже хотелось заново это пережить. Говорят, что преступника всегда тянет на место преступления. Я ведь туда возвращался...

Я пододвинул второе кресло и подключил его параллельно.

- Можно начинать?

- Начинайте! - сказал он.

...Я шел дорогой тихо и степенно, не торопясь, чтобы не подать каких подозрений. Мало глядел на прохожих, даже старался совсем не глядеть на лица и быть как можно неприметнее. Тут вспомнилась мне моя шляпа. "Боже мой! И деньги были третьего дня, и не мог переменить на фуражку!" Проклятье вырвалось из души моей.

Заглянув случайно одним глазом в лавочку, я увидел, что там, на стенных часах, уже десять минут восьмого. Надо было и торопиться и в то же время сделать крюк: подойти к дому в обход, с другой стороны...

Прежде, когда случалось мне представлять все это в воображении, я иногда думал, что очень буду бояться. Но я не очень теперь боялся, даже не боялся совсем. Занимали меня в это мгновение даже какие-то посторонние мысли, только все ненадолго. Проходя мимо Юсупова сада, я даже очень было занялся мыслию об устройстве высоких фонтанов и о том, как бы они хорошо освежали воздух на всех площадях. Мало-помалу я перешел к убеждению, что если бы распространить Летний сад на все Марсово поле и даже соединить с дворцовым Михайловским садом, то была бы прекрасная и полезнейшая для города вещь...

"Так, верно, те, которых ведут на казнь, прилепливаются мыслями ко всем предметам, которые им встречаются на дороге", - мелькнуло у меня в голове, но только мелькнуло, как молния; я сам поскорее погасил эту мысль...

...Переведя дух и прижав рукой стукавшее сердце, тут же нащупав и оправив еще раз топор, я стал осторожно и тихо подниматься на лестницу, поминутно прислушиваясь. Но и лестница на ту пору стояла совсем пустая; все двери были заперты, никого-то не встретилось. Во втором этаже одна пустая квартира была, правда, растворена настежь, и в ней работали маляры, но те и не поглядели. Я постоял, подумал и пошел дальше. "Конечно, было бы лучше, если б их здесь совсем не было, но... над ними еще два этажа".

Но вот и четвертый этаж, вот и дверь...

...Я задыхался. На одно мгновение пронеслась в уме моем мысль: "Не уйти ли?" Но я не дал себе ответа и стал "прислушиваться... Мертвая тишина... Затем огляделся в последний раз, подобрался, оправился и еще раз попробовал в петле топор. "Не бледен ли я... очень? - думалось мне, - не в особенном ли я волнении? Она недоверчива... Не подождать ли еще... пока сердце перестанет?.."

И тут меня ударило, будто обухом по голове. Это следователь выдернул вилку из розетки. Так делать нельзя, нужно выводить регулировку плавно.

Он расстегнул воротничок и вытер ладонью потный лоб. Вид у него был совсем скверный. Я подал ему коньяк, на этот раз он не возражал.

Впрочем, он оправился быстрее, чем можно было предполагать.

- Ясно, Юровский,- сказал он, пересаживаясь за стол.- Вы вообразили себя Родионом Раскольниковым и убили топором свою домработницу, так?

- Нет,- ответил я,- это она вообразила себя старухой.

Он невесело усмехнулся.

- Опять сказка про белого бычка? До каких же пор это будет продолжаться?

- До тех пор, пока вы не поймете. Вот вы говорили о границе между вымыслом и действительностью. Когда-то искусство и жизнь находились далеко по обе стороны этой границы. Картины отгораживали рамами от стен, рампа отделяла зрительный зал от сцены, немые фигурки в кино походили больше на марионеток, чем на живых людей. Потом все стало меняться. На наших экранах, кроме звука и цвета, появились объемные изображения, запах и, наконец, этот самый "эффект участия". Вся сумма технических достижений сделала мнимое вещественным, иллюзия переплелась с жизнью. А разве все наши чувства не иллюзорны? Вы сейчас положили руку на стол. Вы ощущаете его сплошность и температуру, не задумываясь над тем, что под вашей ладонью комплекс элементарных частиц с огромными расстояниями между ними, а то, что вы принимаете за тепло...

Он не дал мне договорить и так заорал, что я даже вздрогнул:

- Довольно! Я уже сыт вашими рассуждениями по горло! Есть заключение экспертизы. Она скончалась от удара по голове. Это уже не иллюзии. Скажите лучше, куда вы спрятали топор?!

- Я же вам уже объяснял. Программа была составлена на двоих. Мне хотелось проверить реакцию постороннего человека. Она согласилась быть старухой. К несчастью, она оказалась слишком реактивной. Разве вы не знаете, что, если человеку в состоянии гипноза внушить, что его жгут раскаленным железом, у него на теле появляются настоящие ожоги. Я готов нести ответственность за то, что произошло, но это несчастный случай, неизбежный во всяком новом деле.

- Куда вы спрятали топор?

Увы, у него полностью отсутствовало всякое воображение. Он только и мог, что постоянно бубнить про топор. Такой следователь мне был не нужен. Я стер эту интермедию и опять ввел в программу Порфирия Петровича. Его манера вести следствие больше щекотала нервы.

Приходилось торопиться, потому что скоро начинались соревнования по фшурному катанию и мне хотелось почувствовать себя Габи Зейферт, а до этого еще - Бонапартом после взятия Москвы.