– Нет, не образумится! Сегодня же я вырву у дожа согласие на передачу этого опаснейшего преступника Риму. Пусть он предстанет перед тамошним прокурором и генералом доминиканцев. Они ему покажут! Хватит церемоний! Наше терпение исчерпано. Снисходительности пришел конец.

– А мне очень хочется помочь ему, святой отец, - упрямо сказал Фанатик. - Я не верю, что мессер Мирандо окончательно погиб. Это не закоренелый грешник. Он еще может исправиться.

Мирандо казалось, что он давным-давно утонул. С углов его рта срываются мутноватые пузырьки и уносятся вверх со страшным булькающим звуком. От этого звука голова его чуть просветлела, и он с ужасом попытался осмыслить случившееся. С ним явно произошло нечто неописуемо ужасное. Только он забыл, что именно. Силился вспомнить. Превозмогал себя. Но все расплывалось, уносилось, укачивалось ленивой водой.

Еще один срывался пузырек с посиневших губ. Сознание вдруг опять проблескивало, как масляный свет на легкой зыби. В один из таких проблесков Мирандо и ощутил полнейшую пустоту в груди. Он уже ничего не боялся, ничего не хотел, ни в чем не пытался разобраться. Все связи вдруг распались. Разлетелись. Бессильно обрушились. Словно расклепанная цепь. Он чувствовал, что его раздавили, выжали, как лимон, швырнули в зловонную скользкую яму. Все вдруг низвергнулось. Жизнь. Опыт. Привычки. Последовательность причин и следствий. Соответствия.

Огоньками вспыхивающего разума он пытался еще подняться над собой, выжатым синим утопленником. Ведь что же произошло на самом деле, что произошло? Следователи поменялись местами. Только и всего. «Добрый» стал «злым», «злой» превратился в «доброго». Как можно поддаваться на эту изощренную провокацию? Никакого сотрудничества со следователем! Следователь не бывает ни злым, ни добрым. Все это одна личина. Следователь всегда враг. Его задача поймать, запугать, погубить узника. Это его работа, а она вне добра и зла.

Но огонек начинал мигать, мигать и гаснуть вдруг, ослепляя широко раскрытые глаза.

Нельзя было поддаваться на эту изощренную уловку. Только сдержанную неприязнь, лучше - полное молчание, может противопоставить узник хитросплетениям следователя. Но теперь все кончено, теперь он действительно погиб. Все силы ушли на бесплодную борьбу. Поздно переосмысливать ситуацию. Все! И что-то на самом деле сорвалось в нем.

Мирандо тихо засмеялся, показал чрезвычайным следователям язык. Потом вдруг собрался с силами, сжал кулак и нахмурился. В ушах что-то стрельнуло, и он опять стал различать слова.

– На дыбу его, - сказал Друг. - Это, к сожалению, необходимо.

– Ну что ж, ваша власть, - пожал плечами Фанатик, - хотя мне кажется, что можно избежать крайних мер.

– Мессер Гвидо! - крикнул Друг.

Мирандо пришел в себя, когда висел уже вниз головой. Он еще не был безумным, но память его зияла темными провалами. Они порой затягивались мутноватой бесцветной пленкой. Сами собой заполнялись первыми пришедшими на ум догадками. Он забыл вдруг, по чьему приказу очутился на дыбе. Он вообще, возможно, не осознавал, что висит и его начнут сейчас пытать. Видел ослепительное зеркало расплавленного олова в горшке. Опрокинутые в этом зеркале потолочные своды. Пламя видел и вишневый металл щипцов и крючьев в том пламени. Но не устанавливал никаких связей между собой и тем, что видел.

Он помнил, как любил, как надеялся на Друга, и совершенно не воспринимал те жестокие слова, которые тот сейчас произносил. Зато он помнил, что Фанатик стал к нему хорошо относиться. И почти забыл свой страх перед ним, свою жаркую, вспоенную одиночеством ненависть.

– Развяжите его, - распорядился Фанатик. - Все должно быть согласно закону. Следствие закончено. Защитительная речь написана. Его надо предать суду. Пусть решает суд.

– Нечего решать. Все и так ясно, - резко возразил Друг. - Формула может быть только одна: осудить как формального еретика, нераскаянного и упорствующего, и передать в руки светской власти. А это означает - костер.

– Нет. Вы не правы, святой отец. Церковь не осуждает. Это светская власть выносит свой приговор. И мы не можем знать заранее, каким он будет. - Голос Фанатика слегка задрожал. - Осужденный получит сорок дней для последних размышлений. Эта милость дается даже самым закоренелым еретикам.

– Но потом все одно костер.

– Не обязательно, святой отец, совсем не обязательно. Следствие должно исходить из того, что подследственный невиновен. Виновность устанавливает только суд. Все должно быть по закону.

Мирандо мешком лежал на каменном полу. Руки его все еще были связаны за спиной. Он видел только ноги святых отцов. Только ноги. Узнал ноги Друга. Потянулся к ним всем неподвижным, бессильно распростертым телом. Вспомнил вдруг сложенные, пробитые одним гвоздем ноги распятого.

А они стояли над ним и спорили о его судьбе. Будто его самого здесь уже не было.

– Я думаю, его еще можно спасти, - сказал Фанатик.

– Только в одном случае, святой отец.

– В каком же?

– Он должен публично отречься от своего учения и от учений ему подобных еретиков.

– Он так и поступит, святой отец, так и поступит, - залепетал Фанатик, жеманничающий, как молодящаяся матрона. - Ты ведь напишешь свое отречение, фра Валерио?

Из груди Мирандо вырвался вопль. Как выброшенный прибоем тюлень, он неуклюже задвигался. Содрогаясь в рыданиях, попытался подняться.

– Верую! Господи, верую в тебя! Припадаю к ранам твоим, - зашептал он, всхлипывая.

Друг брезгливо толкнул его ногой.

– Не вера твоя нужна ему, дурак. Отречение! Слышишь? Нужно твое отречение. Ты напишешь его… Он напишет его, полковник.

– Да, - уже будничным голосом отозвался Фанатик. - Это уже конченый человек. Я думаю, мы заслужили небольшой перерыв. Как вы полагаете, полковник?

Палач развязал Мирандо руки. Встряхнул его и усадил на табурет. Ласковое тепло облучило мокрое от слез лицо. Мирандо поднял голову, но не увидел огня. Перед ним было черное непрозрачное ничто.