— Поприветствуем сатану! — воскликнул он.

— Приветствуем тебя, сатана! — ответила толпа.

— Восхвалим эти великолепные груди, которые кормили тело Иисуса, — насмешливо сказал он и коснулся хлебцем вначале правого, а затем левого соска. Встав на колени меж ее ног, он положил руку с хлебцем на холмик Венеры и произнес с ухмылкой: — Да будет благословенно это щедрое лоно, давшее жизнь телу Иисусову, — и совершил причастие над губами ее вагины.

Вот теперь изгнание началось всерьез.

Подняв полы своего платья и завязав их на поясе черными шелковыми шнурками, он намочил пальцы правой руки и провел ими по головке восставшего пениса.

— Иисус Христос, посланец Смерти, я приношу тебя в жертву червям и личинкам... — изрек он, прикасаясь хлебцем к влажной головке своего пениса и оскверняя причастие, и приблизился к раздвинутым ногам «алтаря»; мальчик-прислужник взирал на происходящее с восторгом и волнением.

— Бросаю тебя к скорпиону и змее... — продолжал священник, вплотную подойдя к женщине-"алтарю", готовой принять его. — Покажу тебе шторм и дикую борьбу, уморю тебя голодом и развратом, сожгу в вечном огне, призову на тебя бесконечную смерть до скончания века и вознагражу тебя неиссякаемой яростью хозяина нашего сатаны!

— Здравствуй, сатана! — возгласили псаломщики. — Поприветствуем сатану!

Бросившись на «алтарь», вонзившись в женщину, введя в нее хлебец и пенис, священник воскликнул:

— Я вновь схожу и восхожу навсегда, говорит повелитель ада. Моя плоть — ваша плоть...

— Моя плоть — твоя плоть, — прошептала женщина.

— Моя плоть — наша плоть...

— Твоя плоть — наша плоть, — распевали присутствующие.

— Во плоти поищем славу сатане!

— Во плоти ищите славу сатане!

— В похоти познаем доброту сатаны!

— В похоти познайте доброту сатаны!

— Во плоти и похоти восславим сатану!

— Во плоти и похоти мы славим имя сатаны!

— Благословен будь, сатана!

— Благословен будь, сатана!

— Приветствуем тебя, сатана!

— Да здравствует сатана!

Все это происходило в четырех кварталах от того места, где полицейские очертили меловой контур тела отца Майкла на забрызганных кровью камнях в маленьком церковном садике.

Двое мужчин говорили между собой только на испанском.

Один из них был чрезвычайно красив. Высокий и стройный, черные волосы зачесаны назад прямо со лба, он очень походил на Рудольфе Валентине Он не знал, кто такой Рудольфо Валентино, а потому ему не льстило, когда ему говорили, что он вылитый Рудольфо Валентино. Но он догадывался, что тот вне всякого сомнения был красивым hombre[6], потому что если уж Рамон Кастаньеда что-то знал наверняка, так это то, что он красив, как грех.

Сидевшего рядом с ним приятеля звали Карлос Ортега, и он был на редкость безобразен. Кривые зубы, нос, который ему часто сворачивали то в одну, то в другую сторону в уличных схватках, рассеченная шрамом правая бровь, отчего глаз под ней был слегка прикрыт, кроме того, он был лыс и неуклюж и смахивал на сбежавшего из психиатрической лечебницы душевнобольного, хотя таким он вовсе не был. Но, будучи тщеславным, как все мужчины, он тоже считал себя красавцем. Действительно, женщины часто говорили ему, что он неотразим. И он им верил, хотя все они были проститутками.

В этот двадцать пятый день мая, прекрасным весенним утром, двое мужчин сидели в кафе неподалеку от отеля и обсуждали причину, по которой они оказались в этом городе.

Было еще совсем рано, чуть больше семи часов, но в кафе было полно людей, спешащих позавтракать перед уходом на работу. Только эти двое никуда не спешили. Красавчик Рамон заказал на завтрак стейк и яйца. Уродливый Карлос, который только думал, что он красив, велел принести себе блины и сосиски. Они сидели, потягивая кофе, и в ожидании завтрака лениво болтали.

Рамон сокрушался по-испански: жаль, что ночью по телефону ответил мужчина. Мужчина может осложнить дело.

Карлос сказал по-испански, что он переломает к черту все кости этому мужику, кем бы он ни был, поэтому какая разница, живет ли она с мужчиной, с женщиной или с собачкой чихуахуа?

— Если она — именно та женщина, — заметил Рамон.

— Ну да, мы должны убедиться в том, что она — та самая женщина, — кивнул в ответ Карлос.

— Что будет нелегко сделать без фотографии.

— Но у нас есть ее описание со слов немецкой шлюхи.

Немецкой шлюхой была полногрудая блондинка, заявлявшая, что ее когда-то открыто похитили в Мюнхене. Ее звали Констанцией. Ожидая завтрака, мужчины рассуждали, можно ли ей верить или нет. Рамон напомнил, что она много лет была наркоманкой. Карлос сказал, что знает кучу наркоманов, которые дают тем не менее надежные свидетельства. Они немного отвлеклись, перейдя к теме, хороша ли она в постели. Подоспела еда, и на какое-то время они замолкли. За столом Рамон придерживался исключительно светских манер, присущих человеку, знающему цену своей красоте. Карлос ел, как животное, считая, что такие симпатяги, как он, могут себе позволить есть так, как им заблагорассудится.

— Ты думаешь, она может быть настолько глупой? — спросил Рамон.

— О чем это ты?

— Что внесла свое имя в справочник.

— Там значится только «М. Холлис», — сказал Карлос. — Кроме нее, в справочнике есть еще двадцать восемь Холлисов.

— Но лишь одна М. Холлис.

— Точно. Ну и как тебе стейк?

— У нас лучше.

Он имел в виду аргентинский биф; слегка заговорила национальная гордость. Но Карлосу еда понравилась. Хотя блины, которые он заказал, были так себе. Он удивлялся, зачем он их вообще заказал, ведь он даже не любил блинов.

— Итак, что мы должны сделать, — сказал Рамон, — так это поехать туда и посмотреть.

— Ты же знаешь, она могла изменить свою внешность, — засомневался Карлос.

— Да, женщины это умеют, — во вздохом заключил Рамон: сказывался опыт красивого мужчины, знакомого со странными и чудесными проделками, на которые способны женщины в состоянии крайней скуки.

— Сейчас она может быть рыжей, — сказал Карлос. — Или брюнеткой. Но только не блондинкой. Блондинки уже отошли в историю.

— Мы всегда можем заглянуть под юбку, — сказал Рамон, самоуверенно улыбаясь.

— Она и там могла измениться. Стать выбритой, как дитя. Теперь она может быть совершенно иной женщиной.

— Ну уж голубые глаза она изменить не сможет, — сказал Рамон.

— Она может носить контактные линзы, и глаза станут зелеными, или карими, или пурпурными. Женщина может изменить в себе все. А может, мы приедем, она будет той же самой, а мы ее не узнаем.

— О чем ты говоришь? — воскликнул Рамон. — По-твоему, нам не стоит туда ехать?

— Стоит, стоит! Только не впадать в панику, если мы увидим совсем не то, что нам описывала немецкая шлюха. Которая, кстати, могла и наврать.

— С чего бы ей лгать?

— Из-за денег. Мы дали ей денег.

— С обещанием дать еще больше.

— Когда мы найдем женщину по фамилии Холлис. Если ее так зовут.

— Немецкая шлюха говорит, что ее имя Мэри Энн Холлис.

— Тогда почему в телефонном справочнике только одна буква "М"?

— Потому что, если женщина напишет в справочнике М. Э., мужчина сразу же догадается, что это женщина, — сказал Рамон.

— Выходит, если в телефонном справочнике написано Дж. Ф. Кеннеди, то это, по-твоему, женщина? — усмехнулся Карлос.

— Ладно, не знаю, почему она в этой книге оставила только "М", — согласился Рамон, — может, в этой стране дешевле писать один инициал вместо двух.

Карлос уставился на него.

— Почему ты думаешь, что она написала только одно "М"? — спросил Рамон.

— Потому что, во-первых, это может быть другая женщина...

— Да, конечно, но...

— Или, во-вторых, это может быть тот мужчина, который ответил по телефону, — он и стоит в справочнике; это мистер М. Холлис...