С широкой лестничной площадки хорошо видна была массивная дверь с черной табличкой посередине: «К. А. Уржумов, начальник Красногорской железной дороги». Зайти бы сейчас, объяснить, что их завод в затруднительном положении, что без помощи железнодорожников квартальный его план сгорит синим пламенем, а коллектив останется без премии. Да разве не знает Уржумов их трудностей? Вчера ведь звонил ему директор, а она присутствовала при этом разговоре...

Из приемной начальника дороги вышли несколько мужчин в железнодорожной форме — с широкими золотистыми нашивками на рукавах и лацканах кителей. Капитолина Николаевна безошибочно определила в этой группе центральную фигуру — приземистого лысоватого мужчину с жестким взглядом и коротковатыми руками, цепко держащими зеленую папку. Возможно, это был начальник дороги, она не знала его в лицо, но идущий рядом с приземистым цыганского вида человек назвал его Василием Ивановичем, и Гвоздева вспомнила, что так зовут первого заместителя Уржумова — Желнина. Набравшись смелости, она громко поздоровалась: «Здравствуйте, Василий Иванович». Желнин рассеянно скользнул по ней взглядом, машинально кивнул в ответ. Но Капитолина Николаевна сочла, что для начала и этого достаточно.

В приемную Желнина — квадратную, залитую солнцем комнату — она вошла спокойно и уверенно, как надо было входить к секретарям больших начальников. В том важном деле, которое ей поручили, не было мелочей, — была цепь действий и событий, одно с другим связанных и одно от другого зависящих.

За старомодной конторкой сидела пожилая некрасивая женщина («Ну, с этой придется повозиться...»). Она молча кивнула на приветствие вошедшей, уткнулась было снова в бумаги, но тут зазвонил один из многочисленных телефонов на столике, сбоку от конторки, и секретарша потянулась к нему. Выслушав, ровно сказала: «Хорошо, иду» — и вышла, ступая неожиданно молодыми легкими ногами.

Капитолина Николаевна села на один из тугих малиновых стульев, шеренгой вытянувшихся вдоль стены под окном. Огляделась. Ничего примечательного в приемной не было, разве только недавно натертый паркетный пол. Солнце желтыми квадратными плитами лежало на этом сверкающем паркете, отражалось на потолке.

Опять зазвонил телефон, звонки были настойчивыми, длинными, и Гвоздева, решив, что ничего дурного не сделает, подняла трубку.

— Мама! — раздался в ней женский голос.

— Вам кого? — спросила Капитолина Николаевна.

— Мне Татьяну Алексеевну. («Ага, значит секретаршу зовут Татьяна Алексеевна...»)

— Вы знаете, она вышла.

— Вышла? — растерянно переспросил голос.

— Может, что передать? — тут же сориентировалась Капитолина Николаевна.

— Да, передайте, что звонила Вика.

— Обязательно передам, не беспокойтесь!

Капитолина Николаевна ответила еще на пяток звонков, записала кое-что на календаре секретарши. Та вернулась через несколько минут, глянула на записи, скупо улыбнулась:

— Вот это вы хорошо сделали, звонок из аэропорта был важным. Спасибо.

— Вам еще Вика звонила, Татьяна Алексеевна.

— Вика?! — встревожилась секретарша и тут же сняла трубку. Впрочем, дома у нее оказалось все в порядке, так, какие-то мелочи. Но ниточка к Татьяне Алексеевне была протянута.

— Вы, как я догадываюсь, к Василию Ивановичу? — спросила она.

— Да. — Капитолина Николаевна встала, подошла к конторке, чуть коснувшись ее локтями. — Мне, Татьяна Алексеевна, вот так надо! — и выразительно дотронулась ладонью до открытой шеи.

— Приемные часы у него во второй половине дня...

— Сегодня двадцать девятое число, Татьяна Алексеевна!

Секретарша явно колебалась — ей было жаль симпатичную эту женщину.

— Какие нынче толкачи пошли, а! — она весело прищурилась, вышла из-за конторки, с видимым Удовольствием оглядела Гвоздеву. — Ладно уж... Сейчас вот понесу бумаги, попрошу, чтоб принял вас. В порядке исключения.

— Спасибо... — тепло и благодарно улыбнулась Капитолина Николаевна.

Высокая, обитая коричневым дерматином дверь кабинета, тяжелая на вид, открылась и закрылась за секретаршей легко и бесшумно.

Капитолина Николаевна торопливо распахнула портфель, выхватила попавшуюся под руку коробку конфет и, кинувшись к столу Татьяны Алексеевны, сунула ее под бумаги.

Утренний разговор с женой не шел у поездного диспетчера Бойчука из головы. Подробно вспоминал он, что говорила Зоя, какое у нее сегодня было чужое лицо — заплаканное, злое. Конечно, она права — сколько можно ждать? Пять лет стоял Бойчук в очереди первым и все эти пять лет слышал одно и то же: подождите, с квартирами туго. Правда, его за это время обошли дважды: квартиры получили энергодиспетчер Цветкова и инженер грузового отдела Блинова. Но Бойчук тогда подчинился месткому — он жил в благоустроенной, пусть и однокомнатной, квартире, а Блинова снимала частную. Цветкова же — та вообще разрывалась на три дома: муж — в одном общежитии, сама — в другом, а ребенок их жил где-то у бабки, в деревне. Конечно, Бойчук мог настоять, чтобы квартиру в тот раз дали ему. Блинова работала на железной дороге меньше его, могла бы и подождать, но так уж получилось... Однажды Бойчук столкнулся в коридоре отделения с заплаканной женщиной, которая вела за руку худенькую девочку, тихонько и настойчиво повторявшую: «Пошли домой, мама!.. Пошли домой...» Мать что-то сердито отвечала ей, решительно направляясь к кабинету начальника. Бойчук тогда еще посочувствовал, догадываясь, что у женщины что-то случилось, иначе не притащила бы сюда ребенка. И в тот же день его попросили зайти в местком. Овчинников, председатель, — мягкий и совестливый человек — долго не начинал трудного разговора, смотрел в окно, потирая крепкой ладонью лоб. Бойчук не выдержал, резко спросил Овчинникова — заем вызывали? Предместкома глянул на него виноватыми глазами, сообщил:

— Исаев звонил.

— Ну и что? — насторожился Бойчук.

— Видишь ли, Евгений Алексеевич... Тут речь женщине одной... Кстати, отличный специалист. Да... Понимаешь, дом, где они комнату снимали, попал под снос, хозяева съехали, а Блиновы не были там даже прописаны. Еще мать у нее слегла... Уж мы ломали, ломали головы...

Бойчук шагнул к двери. Сухое скуластое его лицо пошло бурыми пятнами.

— И слышать не хочу, Сергей Николаевич! Хватит. В тот раз Цветковой уступил, теперь Блинова, потом еще кто-нибудь... Нет! Что я, в самом деле!..

— Как будто я не понимаю, Евгений Алексеевич, — вздохнул Овчинников.

Бойчук снова подошел к председательскому столу. Жестко спросил:

— Почему такое отношение к поездным диспетчерам, Сергей Николаевич? Ведь ты же сам был диспетчером, знаешь, что это такое.

Голова Овчинникова согласно покачивалась в такт словам.

— ...Измотанный, выжатый со смены приходишь. Двенадцать часов тебе в уши: диспетчер! диспетчер!.. Явишься домой, а там одна комната. Дочка над уроками сидит, сын с игрушками, телевизор...

— Да знаю я все, Евгений Алексеевич! — председатель месткома смотрел на Бойчука мученическими глазами.

— В общем так, Сергей Николаевич. — Бойчук решительно положил на стол тонкую вздрагивающую ладонь. — Мое тебе «нет». Не могу. И не желаю. Моя законная очередь. Будьте любезны. Я заработал.

— М-да-а...

Овчинников встал, сунул руки в карманы брюк. Хмуро смотрел в окно.

— Ладно, что ж... А насчет диспетчеров... зря ты обобщаешь, Евгений Алексеевич. Диспетчера живут у нас более или менее.

— Вот я и хочу. До свидания.

Бойчук ушел...

Сычом сидел сейчас за рабочим своим столом, вспоминал весь разговор в подробностях. Изругал молоденькую дежурную по станции Ключи за чуть припозднившуюся информацию о проследовании грузового поезда, напустился на соседа по участку за нерасторопность. Скверно было у него на душе. Стояли перед глазами Блинова со своей худенькой девочкой, собственная дочь-школьница, ютящаяся с книжками в углу их тесной комнаты, маленький сын...