Она снова всхлипнула. Хельги подошел и ласково погладил девчонку по голове. Та подняла глаза… и вдруг жарко поцеловала князя в губы.

— Я теперь верю только тебе, — прошептала боярышня, расстегивая фибулы синего варяжского — по последней моде — сарафана. Прошуршав, упал к ногам сарафан, Изяслава быстро стянула через голову рубаху. Стройное, тело ее уже стало куда более женственным, нежели прежде, девушка заневестилась, заматерела, заметно округлились бедра, налилась любовным соком грудь. Хельги погладил рукой шелковистую кожу, чувствуя на своих плечах девичьи пальцы.

— Возьми меня, княже…

Усадьба Конхобара Ирландца, как и следовало ожидать, была разграблена и сожжена. На просторном, окруженном высоким частоколом дворе еще дымились бревна. Сломанные ворота валялись прямо на земле, от разрушенного амбара тянулась просыпанная полоска муки. Белая по зеленовато-желтой вытоптанной траве. Спешившись, Хельги кивнул гридям.

— Выясните, не остались ли в живых управитель и слуги.

Через некоторое время воины приволокли растрепанного старика.

— Рядович местный, в бане прятался.

Хельги грозно сдвинул брови.

— А-а-а! Служил предателю Конхобару?

— Да все по хозяйству больше, — испуганно пролепетал старик.

— Рассказывай! — Князь присел на обгоревшее бревно.

— Что рассказывать, господине?

— Все? Чем занимался твой хозяин в последнее время?

— Не ведаю я его дела, господине! — Рядович бухнулся в ноги. — Я ж все тут, на усадьбе. В амбарах учет, заказ какой мастерам в городе…

— Ну-ну… — подбодрил старика князь. — Какие там у вас заказы были?

— Да все больше на бревна — еще один амбар строить, да на кожи, да на мед, — старательно припоминая, перечислял рядович. — А вот в самый последний день — горшечнику… Да, велел горшечника сюда вызвать. Я еще думаю — зачем? Горшков, что ль, у нас мало?

Хельги встрепенулся.

— Горшечнику? А кому именно?

— Зваримогу, что живет на…

Князь мигнул гридям.

— Доставить этого Зваримога немедля. Старика возьмите с собой — дорогу укажет.

Горшечник Зваримог — дородный рыжий мужик с крупными узловатыми руками — факт заказа не отрицал.

— Да, — услыхав вопрос, кивнул он. — Было такое дело, заказал господин Конхобар кувшинцы… Не совсем обычные такие кувшинцы. С горлом дюже широким…

— Так ты их сделал?

— Не успел еще… Господин все наказывал, дескать, потолще делай да как следует обожги, везти, мол, на возу по колдобинам.

— А куда именно везти, не сказал?

— Сказывал шутя, да я позабыл. В урочище какое-то. То ли в Черный мох, то ли в Черный лес… О! Говорил, там еще капище старое.

— Капище, урочище, кувшины с широким горлом… — задумчиво произнес князь. — С широким — это с каким?

— Во! — Горшечник показал руками. — Шутил господин — мол, чтоб детская голова пролезла.

— Да, есть такое урочище — Черный мох, и старое капище там как раз рядом, — Еффинда, вдова Рюрика и родная сестра Хельги, утвердительно качнула головой в повязанном по-вдовьи платке, обильно расшитом речным жемчугом. Она так и жила здесь, в Городище, на правом берегу Волхова и, кажется, ничуть не сожалела о кончине мужа. Занималась усадьбой, угодьями, при том проявляя недюжинную хозяйственную сметку, растила детей, дочек, родившийся в прошлом году сын, нареченный Ингварем, помер во младенчестве, как бывало в ту суровую пору.

— Помер, говоришь? — Хельги вздохнул. — Жаль племянника. А дочки как?

— Да сам видишь — хохотушки! — Еффинда довольно улыбнулась. — Заневестились все, скоро замуж выдавать. Нет ли у тебя кого на примете?

— Найдем, — пообещал князь. — Так ты говоришь, знаешь, где урочище-то?

— Знаю. Дам провожатых, покажут.

Простившись с сестрой, Хельги вышел на крыльцо. Вечерело. Кругом было тихо, лишь, скашивая траву, изредка перекрикивались на лугу, за стенами градца, смерды да неподалеку в лесу куковала кукушка. За дальними, покрытыми густым лесом сопками, за серо-голубой гладью Волхова садилось багряное солнце.

— Ишь, как кровавится. — Варяжский купец Гнорр Ворон подергал себя за левый ус — показалось вдруг, кричит кто-то в трюме. Прислушался — точно показалось. После того как отрезали голову самому младшему из невольников, остальные попритихли. А того, кого пришлось убить, было не жаль. Не товар — дрянь: мелкий, крикливый, сопленосый, да и заболел к тому же… Пройдя на корму, купец укрылся в небольшом шатре, велев слуге принести недавно купленной на новгородском торгу браги. Хлебнув, задумался. Нет, неспроста Хельги – конунг интересуется невольниками, неспроста. Хорошо хоть предупредил об этом Стемид. Да и гребцы говорили — шлялись у варяжских ладей двое парней, все про то же расспрашивали, про «живой» товар. На торговцев, говорят, не похожи. Вот и думай — может, то люди конунга, соглядатаи? А чего это Хельги – конунг интересуется чужим товаром? Уж не хочет ли наложить на него лапу? Может, стоит избавиться от рабов как можно раньше, не везти до Ладоги? Эх, не продешевить бы! А держать невольников и дальше — страшно. Уж больно не нравился Гнорру тот интерес, который проявил к «живому товару» киевский князь Олег — Хельги – конунг. Подумал-подумал Ворон, попил бражки — ничего, вкусна, забориста, — да и подозвал приказчиков;

— Завтра с утра вызнайте у торговых, не купит ли кто рабов. Да только в тайности все обделайте. Впрочем, не мне вас учить.

— Сделаем, как велишь, хозяин.

Один из приказчиков покашлял в кулак.

— Хочешь что-то сказать, Рулав?

— Напомнить, хозяин. — Рулав осклабился. — Тот бонд, что подходил к нам в Скирингсалле при отплытии…

— А, — ухмыльнулся Гнорр Ворон. — Знакомец мой, Скъольд Альфсен. Не забыл, не забыл я его просьбишку… Хотя хорошо, что напомнил, Рулав.

— Как ты и просил, хозяин.

Поклонившись, приказчики вышли. Слышно было, как они вполголоса переговаривались между собой, спорили, с какого конца завтра обходить торжище. Ворон допил брагу и потеребил ус. Честно сказать, о просьбе знакомца своего, Скъольда, он давно позабыл. А ведь тот и просил-то всего ничего — узнать о судьбе родственника своего, Лейва по прозвищу Копытная Лужа, направившегося с товаром в Гардар и пропавшего — ни слуху ни духу. Ежели просто сгинул — одно дело, бывает. А вдруг как и не сгинул — товар продал, выручку себе забрал да живет-поживает? На этот счет были, конечно, у Скъольда задумки, да он ими с Вороном не делился, только просил вот узнать. Ладно, заявится еще Стемид — так и спросим. Может, хоть тот чего знает? А не знает, так и ладно, все одно со Скъольда ничего не обломится — скупердяй страшный.

Стемид заявился утром, по пути с торга. Просто так зашел, поболтать, закрепить, так сказать, взаимовыгодную дружбу. Заодно успокоил — никаких действий в отношении чужого товара не собирается пока предпринимать Хельги – конунг, потому как уезжает в какое-то урочище, то ли Черный мох, то ли Черный лес, — старый слуга княгини Еффинды, с которым на эту тему трепался Стемид, не знал точно, как зовется урочище. Впрочем, Стемид и не расспрашивал — оно ему надо? Главное, князя какое-то время здесь не будет и части дружины тоже.

— Лейв Копытная Лужа? — задумался варяг. — Нет, не слыхал про такого. Впрочем… был такой воевода у Дирмунда-князя! Ну да, был! Судили его, да по решению веча продали в рабство к ромеям, где он и сгинул.

— Сгинул, значит, — покивал Ворон. — Что ж, на все воля Одина.

Проводив гостя, он походил немного возле судов, заглянул в трюм — там все было спокойно, — проследил, как готовят на костре еду и, завидев возвращающихся приказчиков, поднялся на судно. Приказчики шли не одни — с каким-то коренастым мужиком, у которого были руки словно медвежьи лапы и густая черная борода до самого пояса. Одет мужик был обычно — в порты и рубаху, с небрежно наброшенным сверху плащом из дешевого полотна, небрежно выкрашенного черникой. Не похож на богатого купца — у Ворона глаз был наметан. Впрочем, не похож-то не похож, а ведь зачем-то приказчики его притащили? А уж у них глаз не хуже, чем у хозяина. Заинтригованный, Ворон укрылся в шатре, куда через некоторое время заглянул один из приказчиков, Рулав.