— Но... Нет у меня тридцати штук. И взять негде. Десять найду. Все.

— Черт с тобой, — решился Краб. — Так и быть, дам тебе тридцатник. Под твою хату. На три дня. Под десять процентов. За три дня управишься.

— Залог оформлять — дело небыстрое, — заметил Томас.

— Напишешь расписку. Нет времени. Рожай, рожай! — раздраженно поторопил Краб.

Томасу бы внимательно посмотреть на Краба, попытаться понять, отчего это он так раздражается и даже злобится на старого приятеля, которому делает доброе дело. Но в голове у Томаса плясали цифры.

Навар — двадцать штук. Минус десять процентов от тридцати штук — три. Чистых — семнадцать тысяч баксов. На них машину можно сменить, прибарахлиться, обновить мебель в студии. Можно даже купить небольшой каютный катерок и катать на нем по живописному Финскому заливу дам. Западных — для дела, своих — для удовольствия. На семнадцать тысяч можно много чего сделать. А можно и ничего не делать, просто два-три года безбедно жить.

И Томас решился:

— Согласен.

Он очень опасался везти при себе сорок тысяч долларов наличными, но все обошлось. До аэропорта его проводил охранник Краба, в Минске встретили и сразу повезли на завод. Но Томас попросил тормознуть у попавшего ему на глаза компьютерного салона, нанял за двести баксов инженера и тот протестировал все сто процессоров. И только когда он сказал, что все в порядке и машины классные, Томас расплатился и лично проследил за погрузкой коробок в фуру. Он сам помогал укладывать процессоры так, чтобы их не растрясло, и от усердия даже порвал хороший финский плащ о здоровенный крюк, для какой-то надобности вбитый внутри кузова фуры.

На белорусской таможне все прошло гладко и быстро, а на эстонской, в Валге, произошла задержка. Пока с начальником охраны Краба Лембитом Сымером, невысоким крепким эстонцем с холодными рыбьими глазами, бывшим офицером полиции, ждали нужного человека, Томас то и дело выскакивал на лестницу покурить, а на самом деле смотрел, на месте ли фура. Фура стояла на месте, а водитель, здоровенный неразговорчивый белорус, лениво прохаживался вокруг нее, пинал скаты — не для проверки, а от нечего делать. Когда нужный человек наконец появился, еще часа полтора бегали по кабинетам. Закончив, Томас первым делом открыл замки и за-глянул в фуру. Все коробки были на месте. Томас успокоился.

Сымер вернулся в Таллин на своем «опеле», а Томас продолжил путь в просторной кабине «КамАЗа». Дорога очень располагала к тому, чтобы засадить граммов двести и заполировать пивом «Хайнекен». Или «Баварией». Или крепким «Магнумом». Или тоже крепким «Белым медведем». «Туборгом» тоже можно. Или темной «Балтикой» номер шесть. А еще можно «Хольстеном», «Факси» и пильзенским. В конце концов, можно даже местным «Тоомпеа», почему нет? Это было бы даже патриотично.

Но Томас сдержался. И в конце пути, уже в виду Таллина с его шпилями, куполами, ажурными арками мостов и иглой телецентра над милым каждому эстонцу ломаным контуром красных крыш даже почувствовал гордость от того, что все же не выпил, что вел себя как серьезный бизнесмен, который никогда не путает дело с удовольствием.

Фуру загнали задом в просторный ангар, где фирма Краба хранила деликатесные продукты. Водила отцепил тягач и уехал на нем заправиться и пообедать, предупредив, что заберет фуру часа через два. Пока грузчики переносили коробки с процессорами в лабораторию, приехал Краб с молодым компьютерщиком, приказал ему: «Проверяй». И закурил «гавану».

Компьютерщик подключил свою аппаратуру и принялся за работу. С первым процессором все было в порядке, а вот второй почему-то никак не хотел включаться. Несколько раз проверив все порты, компьютерщик вскрыл кожух и надолго задумался. Потом сказал:

— Я бы очень удивился, если бы он заработал. Очень. Так. Я решил бы, что произошло чудо. И это действительно было бы чудо.

Он показал Томасу и Крабу содержимое «Пентиума». Томас обмер. Начинка процессора была, возможно, японской. И даже скорее всего японской, потому что такую тонкую и красивую металлическую стружку вряд ли умеют делать на белорусских заводах. Но это была металлическая стружка. И только. Начинка всех остальных «Пентиумов» была точно такая же.

Краб приказал грузчикам, кивнув на распотрошенные «Пентиумы»:

— На свалку! — Потом сказал Томасу: — Мудак! — Затем швырнул на пол «гавану», растер ее каблуком и вынес окончательный приговор: — Бабки — завтра на стол. Все тридцать штук плюс процент. Нет — включаю счетчик. Десять процентов в день.

Он крепко выматерился и уехал. А Томас остался в пустом гулком ангаре. В голове у него тоже было пусто и гулко от пустоты. Он зачем-то залез в фуру и осмотрел пустой кузов, словно это могло объяснить ему, что же произошло. Почему-то стало особенно обидно за порванный при погрузке плащ. Он хотел пнуть в сердцах этот проклятый крюк. Но крюка не было. Томас даже ощупал кузов. Не было крюка. И дырки от него не было.

И тут до него дошло. Это была другая фура. Такого же цвета, такой же марки, с теми же белорусскими номерами. Но — другая. И подменить ее могли только на таможне в Валге.

Только теперь Томас понял, почему так злобился на него Краб. Мошенник может снисходительно относиться к обутому им лоху, но бандит всегда ненавидит того, кого грабит. Убийца всегда люто ненавидит жертву. Потому и исходил волнами злобы Краб. Потому что он кинул Томаса. И с самого начала знал, что кинет. И за так получит его квартиру.

Томас взъярился. Он не стал дожидаться водилу. Что он мог сделать этому белорусскому бугаю? Томас кинулся домой, похватал шмотки, выгреб из загашника оставшиеся бабки и запер студию на все замки. Предупредив соседей, что уезжает по делам на неопределенное время, вскочил в свои «Жигули» и рванул из города.

Он поклялся себе: не видать Крабу его студии. Расписка на тридцать штук? Но в ней ничего не было про квартиру. Внаглую не вломишься — соседи тут же позвонят в полицию, а таллинская полиция в последнее время взялась за дело очень серьезно. Подашь в суд? Да судись, судись!

Но Томас знал, что Краб судиться не будет. Он сделает по-другому. Его люди отловят Томаса и заставят подписать документы на передачу квартиры. Для этого есть много способов, и все способы они знают. Но ты сначала меня отлови!

Это было неразумно. Правильней было пойти к Крабу и попытаться выторговать у него хоть малость, хоть комнату в коммуналке. Но Томас понял, что не может так поступить. Иначе он будет презирать себя до конца жизни. И в душе его теплилась надежда, что Всевышний, покарав его так жестоко, все же явит к нему милость от безграничных своих щедрот. А вдруг Краба взорвут в его «мерседесе», как время от времени взрывали бизнесменов и покрупней его? А вдруг сам сдохнет от жадности и злобы? Или произойдет еще что-нибудь. У Бога всего много. Главное же сейчас — скрыться.

Для Томаса наступили тяжелые времена. Сначала он жил у приятельницы на зимней даче на побережье Пирите. Потом перебрался к другой, в Вяйке-Ыйсмяэ — таллинские «Черемушки». Чтобы подольше растянуть оставшиеся бабки, «бомбил» на своей «двушке»: возил «челноков» с их бесчисленными баулами, крестьян на рынок. Иногда удавалось прихватить пассажира на вокзале или в аэропорту. Тут приходилось быть очень осторожным. Этот бизнес давно уже был схвачен и поделен на сферы влияния, а прописываться Томас не хотел — могло дойти до людей Краба.

Но извоз вскоре пришлось прекратить. Томаса несколько раз останавливали для проверки на дорожных постах. И хотя отпускали, очень ему не понравилось, что менты перед этим куда-то звонили. Кому они звонили? Зачем? И главное — отпускали без штрафа, хотя для любого дорожного полицейского не снять с явного «бомбилы» хотя бы сотню крон — это все равно что опозорить честь мундира.

Однажды он рискнул и поздно вечером, дворами, подобрался к своему дому. И обнаружил под окнами студии красную «Ниву» с некрашеным черным капотом, а в ней — нещадно зевающего мордоворота. Это был охранник Краба. Его квартиру пасли.