Слишком абстрактная проблема. С примесью мистицизма и авантюрности.

За что же взяться? За какой кончик нескончаемого клубка?

Есть у меня сумасшедший план. Все побаиваюсь говорить о нем со своим товарищем — гипнологом. Только он помог бы. А если нет? Неужели не отважится?

Наконец-то мы встретились с Володей Молотом. Просидели за бутылкой бренди допоздна, бредили до опупения, рассматривая мой план. Он иронизировал, затем увлекся, смеялся и радовался, размышлял, расспрашивал и углублялся в молчание.

Наконец так был захвачен перспективами эксперимента, что решил провести его не откладывая.

— Несколько дней на подготовку, я кое-что прочитаю… и начнем. Не боишься?

— Конечно нет! — засмеялся я. — По-моему, не ты пришел ко мне?

— Всякое бывает, — загадочно сказал Володя. — Внешнее, поверхностное сознание наше хватается за какое-то дело, готово совершить то или это, а затем вступает в действие инерционная мощь подсознания… И все летит в тартарары! Если бы ты знал, какие рептилии рычат в тартаре человеческого естества! Мы не ведаем своих глубин даже на один процент. Человек — как айсберг, прости за такое тривиальное сравнение. Основная масса — невидима…

— Понял тебя. И все-таки — я готов. Надо иногда дать свободу и собственным динозаврам…

— Тогда я жду…

Завтра мы попробуем. Тревога и надежда. Все так необычно, неожиданно. Пока не достигнем верных результатов — никому ни слова!

Свершилось! Невероятно, но факт.

Впрочем, все по порядку, как было. Я приехал к Володе. Мы договорились провести эксперимент далеко за городом, на даче. Коттедж принадлежал старому Молоту — доктору медицинских наук, но зимой там никто не бывал, и помещение было свободно для наших исследований.

Разожгли огонь в камине, ждали, пока в комнате потеплеет, говорили о чем-то несущественном. Тем временем наступил сумрак, за окном на атласном небосклоне — поплыл молодой месяц, рассыпал серебряные искры на снежном ковре. Володя выключил верхний свет, оставил только ночную лампу с мягкими зеленоватыми лучами.

— Колдовская ночь, — усмехнулся он, глядя на лунный серп.

Я молчал. Странное чувство отрешенности охватило сознание, волосы на голове зашевелились, словно от электрических разрядов. Тело трепетало от напряжения, я ощутил холодные токи.

— Начнем?

— Хорошо, — ответил Володя. — Ляг и углубись в себя. Попробуй отстраниться от современности. Ты не Гореница. Ты не ученый, не физик. Ты — безыменный. Будто облачко в небе. Словно дыхание ветра. Ты — луч в беспредельности…

Что он говорит? Я уже чувствовал себя когда-то так. Летел в необъятности и не знал, когда окончится беспредельный полет. Не ведал, ибо не было времени, не было измерения, предела, масштаба, куда можно бы приложить свои ощущения. Вот и теперь… Меня подхватила могучая волна, швырнула в пространство.

— Огневик! Тебе говорит что-нибудь это имя?

— Это я! Мое далекое проявление!

— Год. Вспомни год!

— Родился в тысяча пятьсот десятом. В Лубнах. Около чудесной речушки Сулы. Убит — в тысяча пятьсот шестьдесят седьмом. Байда погиб в шестьдесят шестом, а я — через год…

— Ты был знаком с Вишневецким?

— Мы были побратимами. Еще с детских лет. Вместе ушли к славному товариществу на Хортице. Вместе сражались. Вместе приняли посвящение характерников. Но он опередил меня. За что и наречен Байдой. Байда — это человек, полностью овладевший своими чувствами, разорвавший притяжение обычности…

— Как он погиб?

— Как и говорят предания. Его предали, враги сбросили его с башни на острые крючья. Он сохранял сознание трое суток и смеялся мучителям в лицо. Я и два моих друга видели это страшное и великое действо. Он перед смертью дал нам знак уйти.

Так Украина узнала о гибели своего славнейшего лыцаря. Минул год… и пришел мой черед…

— Ты был убит? Как?

— В бою с татарами. Все будто в тумане. Искрится, ворочается, слагается в формы и снова распадается. Сверкают сабли, кричат казаки. На меня напали сразу три татарских воина. Свистят стрелы…

— Остановись! — приказал Володя. — Успокой сознание. Вернись немного назад.

Вспомни какие-нибудь подробности, местность. Имена, названия…

— Хорошо. Я попробую… Это тяжело, но я… попробую…

Огневик остановил своего вороного, соскочил на землю, кивнул спутникам — молодому джуре Ивану и старому казаку Семену.

— Тут отдохнем. Возле Дивич-скалы. Путь еще далек, следует пополудновать, подкрепиться. Да и водица славная тут струится из-под скалы.

Казаки расседлали коней, пустили пастись на мягкую весеннюю траву, что густо облепила каменистую гряду. Сами сели в круг, доставили что кому бог послал: вяленого леща, полпаляницы, кольцо колбасы, плоскую черепяную бутылку с оковитой. Джура сбегал к роднику, зачерпнул прохладной воды казанком, принес к гурту. Огневик разгладил рыжеватые усы, припал к прозрачной влаге. Передохнув, молвил:

— Славная вода. Чистая, как девичья слеза.

— А все-таки оковитая лучше, — важно возразил казак Семен. Он налил горилки в окованный серебром рог, пустил по кругу. — Без оковитой, брат Огневик, не жить.

Огневик жестом отстранил рог от себя, покачал головой.

— Э нет, брат Семен. Бывает такое, что за один глоток водицы барило оковитой отдашь, да еще душу в придачу. Припоминаю, бывали мы с покойным Бандой — славный отаман был, царство ему светлое! — в полуденных странах, в пустыне, так там, поверь мне, за бурдюк воды отдадут тебе кучу золота. Так что не говори глупых речей. Горилка — это, куда ни кинь, чертовское зелье. Разве напрасно казацкое братство запрещает эту пакость на Хортице и в походе? А вода… Без воды ничего доброго не было бы в нашем грешном мире…

Казаки помолчали, оценивая мудрость казака-характерника. Глаза юного джуры от выпитой чары засверкали, он зашевелился на своем камне, умоляюще глянул на Огневика.

— Скажи, отаман, ведь не случайно ты сказал про воду — как девичья слеза?

— Не случайно, — скупо ответил казак.

— И скала эта так зовется не случайно?

— Не случайно.

— Расскажи мне, пан отаман, о том. Не буду знать покоя, ей-богу, не буду, пока не узнаю. Весьма эта скала мне припала в сердце. И словно голос я слышу какой-то. Печальную песню кто-то поет…

— Это она, — сказал Огневик.

— Кто она? — шепотом переспросил джура.

— Дивчина Галя, — вздохнул казак, показывая на скалу. — Та, которая в этом камне живет. Навеки, пока ворог будет топтать землю украинскую.

— Расскажи! — подскочил джура, и его черные глаза заискрились.

— Хорошо, — молвил Огневик, положив недоеденного леща на камень. Набив маленькую прокуренную трубку табаком, он выкресал огонь, пустил дым. — Раз ты такой нетерпеливый — слушай… Вот здесь недалеко, за этой каменной грядой, было село.

Уже и не ведаю, как оно называлось — то ли Журавли, то ли Лелеки. Такая у них жизнь была — как у птиц: вечный вырий, вечный полет. Сами ведь знаете — татарва не дает покоя гречкосеям украинским. Эге ж… И вот как-то орда налетела на село, зажгла хаты, начала брать ясыр. Все казаки и молодые хлопцы, которые были в селе, погибли, защищая матерей своих, сестер и любимых. Старых людей и матерей тоже враги порубили, потому что ни к чему им таскать Черным Шляхом немощных — все равно помрут. Успокойся, джура, не хватайся за саблю! Еще хватит на твою долю супостатов. Слушайте дальше. Попала в полон чужинецкий и поповна Галя — красавица невиданная. Жил в том селе панотец, еще не старый, и была у него дочка, о которой я вспомнил. Странная девка. Знала песен много чудных, на кобзе играла, пела думы. Не обходили стороной казаки дворище панотца, ибо всем хотелось заглянуть в очи лазоревые, полюбоваться русою косой, голос голубиный услышать. Всем люба была дивчина-королевна, но никто не смел дотронуться до нее.

Чиста была, как омытая росою весенняя лилия.

Ну вот… Пал панотец под ятаганами вражьими, защищая доченьку, а Галя попала в плен. Повели ясыр Черным Шляхом, и шли они вот тут, мимо этой гряды. Остановили коней, распрягли пастись, и пленным бросили какие-то объедки. А тем временем подъехал славный мурза ногайский Гюрза-бей, увидел поповну среди женщин наших, загорелся хотением черным. Приказал развязать дивчину, кинулся к ней, хотел тут же, при всех, ее изнасиловать. Сиди, говорю, джура, спокойно, а то не буду рассказывать дальше…


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: