— Я тоже этого не понимаю, — отозвался Ягу. — Ведь еще недавно Ара была подхвачена потоком психоэнергии… Оттуда…

— Да. Так было, — медленно ответил Ариман, устало проводя ладонью по челу. — Теперь поток истощается.

— Ты догадываешься — почему?

— Они нащупывают пути к суверенности. Неужели не понимаешь? Там Космократоры, там люди Корсара.

— Но ведь они разобщены. Их энергия распылена…

— Аналитический Хроноцентр показал, что они неумолимо идут навстречу друг другу.

Магнит единства действует непрерывно. Это превалирует над любой программой.

Информацию приказа можно постепенно погасить, рассеять, веление любви — никогда!

— Это чудесно! — сказал Ягу, и в его взгляде мелькнул огонек одобрения.

— Что чудесно? — вспыхнул Ариман.

— Нерушимость любви.

— Какой? Для чего? — раздраженно спросил Координатор. — Ты ведаешь, какую беду принесла их «любовь» нашей системе? Они Мятежники и не заслуживают одобрения.

Ягу внимательно смотрел на Аримана, словно впервые видел его. Затем легонько дотронулся до руки.

— Послушай…

— Ну?

— А тебе не надоело?

— Не понимаю, — угрюмо буркнул Ариман.

— Вести эту космическую игру?

— Весьма надоело… обрыдло!

— Почему же…

— Что?

— Продолжаешь?

— Ты знаешь альтернативу?

— Не знаю.

— Ну вот. Не знаю и я. Надо сражаться. Беспощадно Сдвинуты с места космические силы. Мы уже не носители свободы воли, а рабы того действия, причина коего посеяна в предвечности. Быть может, именно эта схватка еще дает потенцию для бытия. И потом…

— Что?

— Я ненавижу…

— Тех?

— Да.

— Ариман! Ненависть никогда не строила. Она — вне Истины. Ты же помнишь основы Хартии…

— Прочь всяческие Хартии! — рявкнул Ариман ожесточенно. — О чем ты болтаешь?

Давно перечеркнуты принципы согласия и гармонии. Мы можем нынче полагаться лишь на силу, мужество, непримиримость. И ненависть, отрицание — самая страшная сила.

Знаю, знаю, что Хартия считает и ненависть — вне Истины. Впрочем, я сомневаюсь и в Истине…

— Как? — ужаснулся Ягу.

Вот так! — едко улыбнулся Ариман. — Ушедшие циклы эволюции Ары подарили нам множество расчудесных определений. Любовь, Истина, Красота, Совершенство. Наши предки, а затем и все мы не задумывались над глубинной сущностью всех этих жупелов. Мы могли говорить о совершенстве души и совершенстве разрушительного прибора, о любви к женщине, ребенку и любви к извращенным привычкам или мизерным вещам, о красоте цветка и красоте хищника. Мы приняли всю эту семантическую чепуху бездумно, как дети принимают сладости, и начали сосать, сосать, пока не стошнило. И все же — жаль выбрасывать. И мы досасываем до конца. Впрочем, придется выплюнуть, ибо нельзя же быть вечно детьми.

— Мне страшно!

— Космоследователю страшно, — насмешливо протянул Ариман. — Ты меня удивляешь.

— Я не слыхал от тебя ничего подобного раньше…

— Так слушай же. Не время играть в этические цацки. Я вызвал тебя не для абстрактных словопрений.

— Говори.

— Час решительных действий. Я вспомнил: Аналитический Хроноцентр предупредил, что они объединятся, и тогда идеи Корсара в том мире станут началом новой ступени миротворения. Они начнут прорывать коллапс…

— Это страшно для нас?

— Ты дитя! Пора тебе глубже задуматься над космогенезисом.

— Я практик, — недовольно молвил Ягу.

— Тем более. Знай же, что если мыслящие существа трехмерности разорвут кольцо пространственно-временного коллапса, Ара погибнет!

— Почему?

— Потому что мы давно уже соединили судьбу собственного мира с энергией их эволюции. У нас нет собственной потенции, как нет ее у любого гетеротрофного организма, питающегося чужой плотью. Надо во что бы то ни стало не допустить разрыва коллапса. Пока носители идей Корсара были разъединены, пока уровень планетарного познания был низок, угроза была проблематична, а теперь…

— Я понял. Теперь их следует… ликвидировать?

— Нет! — возразил Ариман. — Физическая смерть — пустое. Планета того мира имеет мощную ноосферу, их информация остается. Они снова и снова возродятся в иных телах!

— Как же поступить?

— Есть план. Для того я вызвал тебя. Ты уверен в себе?

— Я давно связал свою судьбу с твоею, — угрюмо ответил Ягу.

— Ну и отлично. Я верю тебе. Слушай же…

Автобус шел в поселок Верховина. На шестом километре от Ворохты из него вышел юноша. Без вещей, в простых брюках, брезентовой штормовке. Темнело. Над горами собирались черно-сизые тучи, где-то гремело. Водитель выглянул из окошка, крикнул:

— Эй! Куда на ночь глядя? Ты, может быть, не там сошел?

— Там, — холодно ответил юноша.

— Ну смотри, — неуверенно молвил водитель. — А то всякое, бывает. Недавно три горе-туриста ушли на Говерлу. Без палатки, без теплых спальных мешков, без проводника. Нет и нет. Уже со Львова их бросились искать… Нашли…

— Где же? — поинтересовался кто-то из пассажиров.

— На склонах Говерлы. Окоченели. Внезапно повалил снег, их и засыпало. А затем — морозец. Слышь, парень?

— Спасибо за информацию, — иронически-уважительно ответил юноша и решительно зашагал по дороге.

Автобус двинулся и вскоре исчез за поворотом. Путешественник остался один. Он не замедлял шага, неотрывно глядя на тройную вершину Черногоры. По склонам Говерлы еще белели снега. В предвечернем тумане они насыщались матовой лазурью. По обе стороны дороги черно-зеленой стражей стояли ели, смереки, где-то по левую руку неутомимо шумел ручей. Над Говерлою сверкнула мощная молния, вскоре оттуда докатился гром. Юноша довольно улыбнулся, свернул к потоку, спрятался под огромной скалой, с которой, низвергался водопад, создавая пенистую воронку.

Сев на камень, он достал из кармана штормовки черный овальный предмет, похожий на старинную шкатулку. Открыл его. Темно-фиолетовая поверхность фосфорически заискрилась, зазмеилась золотистыми нитями. Вспыхнула фиолетовая искра, яростно завертелась, наматывая тугую лучистую спираль. Над Черногорой, в прорыве между облаками, появилось мерцающее сияние, устремилось вниз, к зарослям, покатилось огненным шаром, в долину. Из пылающего шара как бы вылупился серебристый диск, приблизился к водопаду, завис над землею.

Юноша спрятал шкатулку в карман, неспешно подошел к аппарату. Фосфорический ореол вокруг диска исчез, путешественник, согнувшись, пробрался в открывшееся отверстие. Как только за ним закрылся люк, пульсирующее кольцо снова замерцало и аппарат поднялся в воздух, направляясь к Черногоре.

Юноша снял штормовку, брюки, нательное белье. Бросил все это в ящик в шлюзе.

Пренебрежительно взглянул на свои костлявые руки, на волосатые, усеянные рыжеватыми веснушками ноги. Дотронулся пальцами до стены. Набрал на циферблате код. Стена растаяла, вместо нее возник мерцающий, плывущий занавес, будто сотканный из радужных нитей.

Он решительно ступил сквозь этот занавес. Очутился в главной каюте диска. И превратился в совершенно иное существа Широкие плечи, высокое чело, огненно-багровые волосы, сильнее гармоничное тело. Набросив на себя легкое покрывало, юноша сел к пульту. Присмотрелся к универсальному хронометру, на шкале которого пульсировали голубые звездочки, фиксируя течение времени в разных координатах Вселенной.

— Пора! — задумчиво произнес юноша.

Тем временем диск плавно опустился на вершину Говерлы. С юга на Черногору надвигалась лавина туч, там кипела и громыхала гроза. На севере чистое небо отливало лазурью, постепенно насыщаясь печальной вечерней мглою. Внизу чернели волны гор, исчезающие за окоемом. Несколько мгновений путешественник наблюдал за этой панорамой, в очах его отразилось сожаление. Затем взгляд прикипел к пульту, не видя ничего, кроме хронометра.

Цепочка голубых искр, странно переплетаясь, превратилась в кольцо. Оно вспыхнуло рубиновым огнем, и на стереоэкране над пультом возникла фигура человека.