«И вы им верите?»

«Ну, суть в том, что они единогласны, все эти три бизнесмена. Конечно, японцы неохотно демонстрируют несогласие меж собой, даже при игре в гольф в недоразвитой крестьянской стране. И я знаю, что единогласие по отношению к гайджину может прикрывать множество грехов.»

«Думаете, они лгали?»

«Не совсем.» Коннор покачал головой. «Но у меня создалось впечатление, что они сказали мне что-то не говоря. Сегодня утром была игра хара-но сагураи. Мои друзья не рассчитывали на возврат.»

Коннор описал игру. Все утро стояло глубокое молчание. Каждый в четверке был вежлив и осмотрителен, однако комментарии вслух были редкими и краткими большую часть времени люди ходили по площадке в полной тишине. «А вы пошли туда за информацией», сказал я. «Как же вам удалось ее добыть?»

«О, я добыл нужную информацию.» Но, как он объяснил, она вся была бессловной. Фундаментально среди японцев развилось понимание, основанное на столетиях общей культуры, и они способны передавать чувства без слов. Такая близость существует в Америке между родителем и ребенком – ребенок часто все понимает по одному взгляду родителя. Но американцы, как общее правило, не полагаются на невербальные коммуникации, а японцы полагаются. Словно все японцы являются членами одной семьи и могут общаться без слов. Для японца молчание имеет значение.

«В этом ничего мистического или чудесного», сказал Коннор. «Большей частью потому, что японцы так зажаты правилами и соглашениями, что иногда вообще не могут ничего сказать. Из вежливости, чтобы спасти лицо, другой человек обязан понять ситуацию, ее контекст, тонкие сигналы позы тела и невыраженного чувства. Потому что первый чувствует, что не может на самом деле переложить что-то в слова. Любой разговор вообще был бы неделикатным. Поэтому суть дела должна быть передана другими способами.»

Я спросил: «И вы так провели свое утро? Помалкивая?» Коннор покачал головой. Он чувствовал, что вполне ясно общается с японскими гольферами и совсем не беспокоился молчанием. «Так как я просил их поговорить о других японцах – членах семьи – мне надо было оформить свои вопросы с большой деликатностью. Словно если я хотел бы спросить, не находится ли твоя сестра в тюрьме, или затронуть любую тему, которая смущает или причиняет боль. Я был бы чувствителен к тому, как долго тебе нужно, чтобы начать отвечать, к паузам между твоими ответами, к тону голоса – ко всем таким вещам. За пределами буквальной коммуникации. Окей?» «Окей.»

«Это означает – чувствовать с помощью интуиции.»

«И что же дала интуиция?»

«Японцы смогли выразить следующее: „Мы помним, что в прошлом вы оказывали нам услуги. У нас есть желание помочь вам. Однако, это убийство является японским делом, и поэтому мы не можем сказать вам все, что бы нам хотелось. Из нашей сдержанности вы сами сможете вывести полезные заключения о подоплеке дела.“ Вот так они мне намекнули.» «И в чем это подоплека?»

«Ну», сказал Коннор, «они семь раз упомянули МайкроКон.»

«Компания высокой технологии.»

"Да, та, что продается. По-видимому, это небольшая компания в Кремниевой Долине, которая выпускает специализированное компьютерное оборудование. И относительно ее продажи возникли политические проблемы.

Японцы говорили об этих проблемах несколько раз."

«Так что убийство каким-то образом связано с МайкроКон.» «Мне так кажется.» Он пошевелился на сидении. «Кстати, что ты узнал в УЮК относительно лент?»

«Прежде всего, что они являются копиями.»

Коннор кивнул. «Как я и предполагал», сказал он.

«Да?»

«Ишигуро никогда не отдал бы нам оригиналы. Японцы думают, что всякий, кто не японец, варвар. Именно это они имеют в виду, буквально варвар. Вонючий, вульгарный, глупый варвар. Они проявляют вежливость, ибо понимают, что не могут помочь несчастью не быть урожденным японцем. Но продолжают думать именно так.»

Я кивнул. Более или менее похоже говорил и Сандерс. «Другое дело», сказал Коннор, «что японцы добиваются исключительных успехов, однако они не отважны. Они, скорее, работяги и интриганы. Они потому не отдают нам оригиналы, что не хотят испытывать судьбу. Вот так. Что еще ты узнал о лентах?»

«Почему вы думаете, что есть что-то еще?», спросил я. «Когда ты смотрел ленты», сказал он, «не обратил ли ты внимание на важную подробность?..»

И здесь нас опять прервал телефон.

«Капитан Коннор?», сказал радостный голос в трубке. «Это Джерри Орр из клуба „Сансет-Хиллс“. Вы уехали, не заполнив свои бумаги.» «Бумаги?»

«Заявление», сказал Орр. «Вам надо его заполнить, капитан. Конечно, это лишь для проформы. Могу вас заверить, что никаких проблем не возникнет, если учесть, кто ваши спонсоры.»

«Мои спонсоры?», повторил Коннор.

«Да, сэр», сказал Орр. «И примите мои поздравления. Как вы знаете, в наши дни получить членство в „Сансет“ почти невозможно. Однако, корпорация господина Ханада некоторое время назад приобрела членство и они решили оформить его на ваше имя. Должен сказать, это весьма щедрый жест со стороны ваших друзей.»

«Да, так оно и есть», нахмурившись, сказал Коннор.

Я взглянул на него.

«Они знают, как вам нравится играть в гольф здесь», сказал Орр. «Вы, конечно, осведомлены об условиях. В течении пяти лет владельцем членства будет являться Ханада, но потом оно будет переведено на ваше имя. Так что, если вы покинете клуб, то будете свободны его продать. А теперь к делу: вы сами заберете бумаги или мне переслать их вам домой?» Коннор сказал: «Мистер Орр, передайте, пожалуйста, мою искреннюю благодарность господину Ханада за его необыкновенную щедрость. Мне трудно что-либо решить сейчас. Я перезвоню вам по этому поводу.» «Прекрасно. Просто не забудьте нам сообщить, куда их переслать.»

«Я перезвоню», повторил Коннор.

Он нажал выключатель и, нахмурившись, уставился вперед. Наступило долгое молчание.

Я спросил: «Сколько может стоить членство в этом клубе?»

«Семьсот пятьдесят. Может, и миллион.»

Я сказал: «Миленький подарочек от друзей.» И снова вспомнил Грэма, как он всегда намекал, что Коннор в кармане у японцев. Казалось, теперь в этом можно было не сомневаться.

Коннор покачал головой. «Я не приму.»

«Почему не примете?», спросил я. «Бог мой, капитан, это чересчур уж честно.»

«Нет, я не приму», сказал Коннор.

И снова зазвонил телефон. На этот раз звонили мне.

«Лейтенант Смит? Это Луиса Джербер. Я так рада, что наконец-то вас нашла.»

Я не мог вспомнить, кто она, и ответил: «Да?» «Завтра суббота, и я хотела бы знать, найдется ли у вас время взглянуть на дом?»

Теперь я ее вспомнил. Она была риелтером, с которым я месяцем раньше ездил смотреть дома. Мишель становилась старше и мне хотелось вытащить ее из многоэтажки. Если удастся, дать ей дворик. Я сильно разочаровался. Даже с учетом кризиса в области недвижимости, самые меленькие домишки шли по четыре-пять сотен тысяч. При моей-то зарплате этого я, вероятно, никогда не потяну.

«Это очень особый случай», сказала она, «и я сразу подумала о вас и вашей малышке. Это небольшой домик в Палмс, совсем небольшой, но там угловой участок и очаровательный дворик. Цветы, миленькая лужайка. Просят три сотни. Однако я подумала о вас по той причине, что продавец хочет сохранить все права на собственность. Я подумала, что вы сможете получить дом даже с небольшой скидкой. Не хотите его посмотреть?» Я спросил: «А кто продавец?»

«Вообще-то, я не знаю. Здесь особая ситуация. Дом принадлежит пожилой женщине, которая переехала в дом престарелых, а ее сын, который живет в Топеке, намеревается его продать, однако хочет, чтобы ему шел доход, вместо прямой продажи. Формально собственность еще не попала в официальные списки, но я знаю, что продавец хочет сделать именно так. Если вы сможете приехать завтра, мы что-нибудь придумаем. И дворик очаровательный. Я просто вижу там вашу дочурку.»