Я не знал, та ли здесь ситуация, когда они женаты, и она, поэтому, не может свидетельствовать против мужа, и есть ли здесь вообще подсудный случай, законен ли обыск, и так далее. Если бы он заполучил хотя бы наполовину толкового адвоката, он смог бы отмазаться, ноу проблем. Поэтому я вышел из детской и попросил этого типа войти. Я понимал, что ничего не смогу сделать. Я подумал только, что если девочка ухитрится затолкать этот кирпич в рот и пожевать, это ее убьет. Я хотел просто поговорить с ним об этом. Я решил, что слегка его потрахаю. Напугаю немного. И вот мы с ним в детской, жена все еще в гостиной с моим напарником, и вдруг этот тип вытаскивает конверт в два сантиметра толщиной. Он его открыл и я увидел стодолларовые бумажки. Дюйм толщины стодолларовых банкнот. А он говорит: «Благодарю за помощь, офицер.»

Должно быть, в этом конверте было тысяч десять. Может, и больше, я не знаю. Тип вытащил конверт и глядит на меня, ждет, что я возьму. Я сказал что-то малоубедительное о том, как опасно прятать дурь в детской кроватке. И типчик сразу вытащил кирпич, бросил его на пол и ногой запихнул под кровать. Потом говорит: «Вы правы. Благодарю вас, офицер. Ужас, что если случится с моей дочерью.» И протягивает конверт. Вот так.

Сплошная суматоха. Снаружи жена вопит на моего партнера. Здесь с нами вопит ребенок. Тип протягивает конверт, улыбается и кивает. Вроде как, давай, бери, они твои. И я подумал… не знаю, что подумал… Я только помню, что я уже в гостиной и говорю, что с ребенком все в порядке, и теперь женщина начинает пьяно вопить, что это я насиловал ее ребенка – теперь уже я, а не муж – и что я в заговоре с мужем, и что мы оба поганцы. Мой партнер понял, что она в дымину пьяная, и мы ушли. И это все. Партнер говорит: «Ты побыл немного в той комнате», а я отвечаю: «Я проверял ребенка.» И это все. Если не считать, что на следующий день она явилась и сделала формальное обвинение, что я насиловал ее ребенка. Она была с перепою, у нее уже были приводы, но даже так обвинение слишком серьезное и она пошло по инстанциям вплоть до предварительного слушания, где и было отброшено, как совершенно необоснованное.

Вот и все.

Все, что случилось.

Вся история.

«А деньги?», спросил Коннор.

«На уик-энд я поехал в Вегас. И крупно выиграл. В тот год я заплатил тринадцать тысяч налога на дополнительный доход.» «Чья была идея?»

«Лорен. Она подсказала, как все уладить.»

«Так она знала, что произошло?»

«Конечно.»

«А расследование в департаменте? Совет по предварительному расследованию составил рапорт?»

«Не думаю, что зашло так далеко. Они просто все выслушали устно и все отмели. Вероятно, есть запись в журнале, но настоящего рапорта нет.» «Олл райт», сказал Коннор. «А теперь расскажи все остальное.»

И я рассказал ему о Кене Шубике, о «Таймс» и о Крысе. Коннор, нахмурившись, молча слушал. Пока я говорил, он начал посасывать воздух сквозь зубы, что у японцев является выражением несогласия. «Кохай», сказала он, когда я закончил, «ты сделал мою жизнь чрезвычайно трудной. И, конечно, ты заставил меня выглядеть глупее, чем я есть. Почему ты не рассказал мне этого раньше?»

«Потому что это не имело отношения к вам.»

«Кохай», он все кивал головой, «кохай…»

Я снова подумал о дочери. О возможности – только возможности – что я не смогу видеться с нею – что я не смогу…

«Слушай», сказал Коннор, «я ведь говорил тебе, что это может оказаться неприятным. Помяни мое слово. Может быть еще гораздо неприятнее. Это только начало. Может стать совсем гнусно. Мы должны действовать быстро и попытаться все закруглить.»

«Мне казалось, что все уже закруглено.»

Коннор вздохнул и покачал головой. «Нет», сказал он. «А сейчас нам надо все разрешить до того как ты встретишься с женой в четыре часа. Давай убедимся, что мы будем готовы.»

«Боже, я говорю, что все зверски закруглено», сказал Грэм. Он ходил вокруг дома Сакамуры на холмах Голливуда. Последняя команда ОМП паковала чемоданы, собираясь уходить.

«Я не знаю, почему у шефа блоха в штанах», сказал Грэм. «Ребятам из ОМП пришлось сделать большую часть работы прямо здесь, не месте, потому что он в такой лихорадке. Но слава богу: все связалось прекрасно. Сакамура наш парень. Мы прошлись расческой по постели – и волосы совпали с теми, что найдены на девушке. Мы получили сухую слюну с его зубной щетки. Она совпадает по группе крови и по генетическим маркерам со спермой внутри мертвой девушки. Совпадение с уверенностью девяносто семь процентов. То, что внутри нее – его, и волосы на теле. Он трахнул ее, а потом ее убил. А когда мы пришли арестовать его, он запаниковал, пошел на пролом и, как результат, умер. Где Коннор?»

«Снаружи», сказал я.

Через окна я видел, что Коннор стоит возле гаража и говорит с полисменами в черно-белой патрульной машине. Коннор показывал вверх и вниз по улице; они отвечали на вопросы.

«Что он там делает?», спросил Грэм.

Я сказал, что не знаю.

«Проклятие, я его не понимаю. Ты скажи ему, что ответ на его вопрос – нет.»

«Какой вопрос?»

«Он звонил мне час назад», сказал Грэм. «Сказал, что хочет знать, сколько пар очков для чтения мы здесь нашли. Мы проверили. Ответ таков: нет очков для чтения. Кучи солнечных очков. Несколько пар женских солнечных очков. Но это все. Я не знаю, чего он беспокоится. Странный человек, правда? Какого черта он теперь делает?»

Мы смотрели, как Коннор расхаживал взад-вперед возле патрульной машины, потом снова показал вверх и вниз по улице. Один человек сидел в машине и говорил по радио. «Ты понимаешь его?», спросил Грэм. «Нет, не понимаю.»

«Он, наверное, пытается проследить девушек», сказал Грэм. «Боже, хотел бы я, чтобы мы получили идентификацию на эту рыжуху. Особенно сейчас, когда так обернулось. Она, должно быть, тоже трахалась с ним. Мы могли бы получить немного спермы от нее и добиться точного совпадения по всем факторам. А я выгляжу как лошадиная задница, позволив девушкам смыться. Но, черт побери, кто же знал, что дело так обернется. Все случилось так быстро. Голые девушки здесь скачут. Парень слегка смутился. Это естественно. Черт, они хорошо выглядели, не правда?»

Я ответил, что правда.

«И ничего не осталось от Сакамуры», сказал Грэм. «Я час назад толковал с парнями из дорожной службы. Они в даунтауне, вырезают труп из машины, но предполагаю, что он обгорел до неузнаваемости.» Он мрачно уставился в окно. «Знаешь что? Мы сделали все, что могли, с этим гребанным делом», сказал он. «и мне кажется, мы работали весьма хорошо. Мы взяли правильного типа. Мы сделали это быстро, без суматохи и нытья. Но сейчас я слышу только вой об обиде японцев. Перемать. Невозможно победить.» «У-гу», сказал я.

«И, боже, как они теперь давят», сказал Грэм. "Мне жарят задницу ужасно. Шеф звонит мне и хочет, чтобы я закруглился. Какой-то репортер из «Таймс» допрашивает меня, разворошив какое-то старое дерьмо о спорном случае применения силы с одним латиноамериканцем аж в 1978 году. Ничего себе. Но этот репортер, он пытается показать, что я всегда был расистом. А в чем подоплека его стараний? Что прошлая ночь была «расистским» инцидентом. Поэтому я теперь пример расизма, снова поднимающего свою гнусную голову.

Говорю тебе. Японцы – мастера пачкать. Мне до озверения страшно."

«Знаю», сказал я.

«Они тебя тоже достали?»

Я кивнул.

«И чем?»

«Растление малолетних.»

«Боже мой», сказал Грэм. «А у тебя дочь.»

«Да.»

"Ты не звереешь? Это тактика изматывания и очернения, Пити-сан.

Никакого отношения к действительности. Но, попробуй, объясни это репортеру."

«А кто он?», спросил я. «Репортер, говоривший с тобой.»

«Линда Дженсен, кажется так она сказала.»

Я кивнул. Линда Дженсен была протеже Крысы. Кто-то однажды сказал, что Линде не надо протрахивать свою дорогу наверх. Она вместо этого трахает репутации других. Она вела колонку слухов в Вашингтоне, прежде чем вышла на большую дорогу в Лос-Анджелесе.