Это означает, что японцы чрезвычайно чувствительны к группе. Более чем кто-либо они настроены с группой ладить. Это означает не выделяться, не рисковать, не быть чересчур индивидуалистичным. Это также значит – не обязательно настаивать на правде. Японцы очень мало верят в правду. Для них это холодная абстракция. Это похоже на мать, чей сын обвиняется в преступлении. Она не слишком заботиться о правде. Она больше заботится о сыне. То же самое и с японцами. Для японцев важны связи между людьми. Это для них – реальная правда. Фактическая правда не так важна." «Ага, прекрасно», сказал я. «Но почему они сейчас так давят? Какая им разница? Убийство ведь раскрыто, верно?»

«Нет, оно еще не раскрыто», сказал Коннор.

«Нет?»

«Нет. Вот почему мы испытываем такое давление. Очевидно, кто-то страшно хочет, чтобы расследование завершилось. Они хотят, чтобы мы отступились.» «Если они давят на меня и давят на Грэма, то почему они не давят на вас?»

«Они давят», сказал Коннор.

«Как?»

«Делая меня ответственным за все, что произойдет с тобой.»

«Как они могут сделать вас ответственным? Я этого не вижу.»

«Знаю, что ты не видишь. Но они делают. Поверь мне – они делают.» Я смотрел на шеренгу машин, плетущихся вперед и тонущих в дымке смога даунтауна. Мы миновали электронную рекламу Хитачи (Компьютер No1 в Америке), Канон (Лидер копирователей Америки) и Хонда (No1 в аренде машин в Америке!). Как и большинство новых японских реклам, они были достаточно яркими, чтобы работать при дневном свете. Аренда рекламной стойки стоит тридцать тысяч долларов в день; большинство американских компаний не могут себе их позволить.

Коннор сказал: «Суть в том, что японцы знают, что могут сделать дело весьма неприятным. Подымая пыль вокруг тебя, они сообщают мне: уладь дело. Потому что думают, что я смогу это сделать. То есть, закончить.»

«А вы можете?»

«Конечно. Ты хочешь, чтобы все сейчас же закончилось? Тогда мы возьмем пару пива и насладимся правдой по-японски. Или ты хочешь добраться до дна и узнать, почему же была убита Черил Остин?»

«Я хочу добраться до дна.»

«Я тоже», сказал Коннор. «Тогда давай сделаем это, кохай. Я думаю, в лаборатории Сандерса есть для нас интересная информация. Теперь ключом являются ленты.»

Филип Сандерс вертелся волчком. «Лаборатория закрыта», сказал он и раздраженно воздел руки. «И я ничего не могу поделать. Ничего!» Коннор спросил: «Когда это случилось?»

«Час назад. Пришли из департамента зданий и сооружений, приказали всем покинуть лабораторию и заперли ее. Так вот просто. И теперь на входной двери большущий замок.»

Я спросил: «А в чем причина?»

«Поступил рапорт, что структурная слабость потолка делает подвал небезопасным и университетской страховки не хватит, если ледяная дорожка на нас завалится. Говорят, что безопасность студентов прежде всего. Во всяком случае, лабораторию заперли. Ждут расследования и рапорта инженера по сооружениям.»

«А когда рапорт ожидается?»

Он показал на телефон. «Я жду звонка. Может, когда-то на следующей неделе. А, может, только в следующем месяце.» «В следующем месяце!»

«Ага. Именно так.» Сандерс провел рукой по взъерошенным волосам. «Я прошел всю цепочку до декана. Но в офисе декана ничего не знают. Это пришло с верхов университета. От совета управляющих. Они знают богатых донаторов, которые делают пожертвования многомиллионными кусками. Приказ пришел с самых высоких уровней.» Сандерс засмеялся: «Тут легко догадаться.» Я спросил: «И что это по вашему означает?»

«Понимаете, Япония глубоко внедрилась в структуру американских университетов, в частности на технические факультеты. Это происходит везде. Японские компании теперь обеспечивают двадцать пять профессорских мест в МТИ, гораздо больше, чем любая другая страна. Потому что они понимают – после всех дурацких выкрутасов – что не могут разрабатывать новшества так же, как мы. И так как им нужны инновации, то они делают очевидное. Они их покупают.»

«В американских университетах.»

«Именно. Знаете, в Калифорнийском университете в Ирвине в исследовательском здании есть два этажа, куда вы не сможете войти, если у вас нет японского паспорта. Там они занимаются исследованиями для Хитачи. Американский университет закрыт для американцев.» Сандерс крутился и размахивал руками. «А здесь, если происходит что-то, что им не нравится, то кто-нибудь просто звонит президенту университета – и что он может поделать? Он не может позволить себе отбрить японцев. И они получают все, что хотят. И если они хотят, чтобы закрылась лаборатория, то она закрывается.» Я спросил: «А что с лентами?»

«Все заперто там. Все заставили оставить на месте.»

«В самом деле?»

«Они чертовски спешили. Гестаповские приемчики. Толкали и выпихивали нас наружу. Вы не можете себе представить, какая паника поднимается в американском университете, если там подумают, что могут потерять финансирование.» Он вздохнул. «Я не уверен, но, может быть, Тереза ухитрилась взять с собой несколько лент. Можете ее спросить сами.»

«А где она?»

«Кажется, она пошла кататься на коньках.»

Я сморщил лоб: «На коньках?»

«Так она сказала, когда собиралась уходить. Можете сами проверить.»

И он посмотрел на Коннора. Весьма многозначительно.

Тереза Асакума не каталась на коньках. По катку носились три десятка мальчишек с молодым учителем, тщетно пытающемся их контролировать. Похоже, четвероклассники. Смех и визг эхом отзывался от высокого потолка. В зале стояла звенящая пустота. Кучка ребят сидела в одном углу, глазея и толкаясь плечами. По нашей стороне высоко почти у потолка ходила с тряпкой уборщица. Парочка взрослых, вероятно, родители, стояла возле льда у перил. Напротив нас какой-то мужчина читал газету.

Я нигде не видел Терезу Асакума.

Коннор вздохнул. Он устало присел на деревянную скамью и откинулся назад, скрестив ноги. Я стоя, смотрел на него. «Что теперь? Ее здесь нет.» «Садись.»

«Вы всегда так торопитесь…»

«Садись. Наслаждайся жизнью.»

Я сел рядом. Мы следили, как дети носятся по периметру льда. Учитель кричал: «Александр! Александр! Я тебе уже говорил! Не толкайся! Не толкай ее!»

Я откинулся на спинку, пытаясь расслабиться. Коннор смотрел на детей и посмеивался. Казалось, он совсем не заботился о внешнем мире. Я спросил: «Думаете, Сандерс прав? Японцы надавили на университет?»

«Очевидно», сказал Коннор.

«И все его рассказы о покупке Японией американской технологии? О содержании профессорских мест в МТИ?»

«Все законно. Они поддерживают ученых. Благородный идеал.»

Я нахмурился: «Так вам кажется, что все окей?»

«Нет», сказал он. «Я совсем не думаю, что все окей. Если отказываешься управлять собственными институтами, то отказываешься от всего. И вообще, тот, кто платит за институт, тот и контролирует его. Если японцы хотят давать деньги, и если американское правительство и американская промышленность не хотят, то японцы будут контролировать американское образование. Знаешь, они уже владеют десятью американскими колледжами. Владеют полностью. Купили их для обучения собственной молодежи. Так что теперь спокойно могут посылать молодых японцев учиться в Америку.» «Но они и так могли это делать. Тьма японцев учится в американских университетах.»

«Верно. Но, как обычно, японцы планируют загодя. Они понимают, что в будущем это может стать труднее. Они понимают, что рано или поздно маятник качнется назад. Безразлично насколько дипломатично они действуют сейчас – а сейчас они в фазе подъема, так что играют они весьма дипломатично. Потому что истина в том, что никакие страны не любят, когда над ними доминируют. Им не нравится, когда их оккупируют – экономически или военной силой – все равно. И японцы понимают, что в один прекрасный день американцы восстанут.» Я смотрел, как дети катаются на катке. Я слышал их смех. И думал о своей дочери. Думал о встрече в четыре часа.