Назавтра я с утра пораньше дал указание Макклинтоку пригнать на площадь еще одну мулосилу с товарами. Народу опять набежало видимо-невидимо.

Я, ясное дело, достаю самые наилучшие ожерелья, браслеты, гребешки, сережки и велю дамам их примерить. Потом иду с козыря.

Вынимаю из последнего мешка полгросса ручных зеркал в прочных оловянных оправах и распределяю их между дамами. Так я познакомил племя пече с зеркалами.

Смотрю: по площади шествует Шейн.

– Ну, как торговля, не сыграла еще в ящик? – спрашивает он и утробно хохочет.

– Не только не сыграла в ящик, а как бы еще несколько ящиков товару выписать не пришлось, – говорю.

Тут по толпе прошел ропот. Женщины заглянули в магический кристалл, увидели, какие они красотки, и поделились этим открытием с мужчинами. Мужчины, ясное дело, давай ссылаться на нехватку денег и временные трудности перед выборами, но дамы и слушать ничего не хотели.

И тут настал мой час. Я прервал оживленный разговор Макклинтока с мулами и наказал ему заняться переводом.

– Переведи им, – говорю, – что на золотой песок они могут купить эти украшения, достойные королей и королев земли. Передай им, что за желтый песок, который они намывают из ручья для Его Преподобия Акулея и Марципана вашего племени можно приобрести все эти драгоценности и амулеты, которые их украсят, а также замаринуют и сохранят от злых духов. Передай им, что питтсбургские банки платят четыре процента по вкладам, деньги по желанию клиента высылаются почтой, а от этого богатей-не-зевай хранителя народного достояния – и спасибо не дождешься. И еще передай им, Мак, не ленись, повтори, да не раз, чтоб они не мешкая пустили песок в оборот. Говори с ними так, будто ты сроду терпеть не можешь Брайана.

Макклинток благосклонно машет рукой одному из своих мулов и швыряет в толпу одну-другую верстатку петита.

Тогда какой-то гуттаперчевый индеец залезает вместе со своей дамой на большой камень, а вокруг шеи у нее в три ряда намотана моя облезлая бижутерия и бусы поддельного мрамора, и произносит речь – на слух смахивает, будто игральные кости в стакане трясут.

– Он говорить, – переводит Макклинток, – людишки не понимать, что золотой песок ваши вещички покупать. Женщины беситься. Великий Акула говорить – золотой песок он хранить злых духов отогнать.

– Злых духов от денег нипочем не отгонишь, – говорю я.

– Они говорить, – продолжает Макклинток, – Акула их дурачить. Они много-много ругаться.

– Ладно, ладно, – говорю. – Пусть гонят золотой песок или монету – и я отдам им весь товар. Песок взвешивается на ваших глазах и принимается по шестнадцати долларов за унцию, больше здесь, на хватимальском берегу, никто им не даст.

В этом месте индейцы вдруг кидаются врассыпную, а я не могу понять, какая муха их укусила. Мы с Маком пакуем ручные зеркала и ожерелья, что они покидали, и отводим мулов в тот корраль, который нам отвели под гараж.

Сначала в наш корраль доносится шум и гам, потом через площадь на всех парах мчится Патрик Шейн, одежда на нем изорвана в клочья, а лицо так исцарапано, будто очень живучая кошка дралась с ним за свою жизнь.

– Они грабят сокровищницу, У. Д.! – вопит он. – Они хотят убить меня и тебя в придачу. Живо приведи мулов в боевую готовность. Надо сматываться, нельзя терять ни минуты.

– Выходит, они раскусили, – говорю я, – что такое закон спроса и предложения.

– Это все женский пол виноват, – говорит король. – А ведь как они мной восторгались, бывало.

– Тогда они еще не знали зеркал, – говорю я.

– Они схватились за топоры, – говорит Шейн. – Поторапливайся.

– Бери себе чалого мула, – говорю я. – В печенках ты у меня сидишь со своим законом спроса и предложения. А себе я возьму мышастого, он порезвее будет, у него скорость на два узла больше. Чалый, он шпатит, но может статься, что тебе и на нем удастся удрать, – говорю. – Вот если б ты предусмотрел справедливость в своей политической платформе, я, может, дал бы тебе мышастого.

Взгромоздились мы на наших мулов и не успели пересечь сыромятный мост, как на другой стороне показались индейцы и ну бросать в нас камни и ножи. Но мы мигом обрубили ремни со своего краю и двинули к побережью.

Тут в заведение Финча вошел грузный верзила в полицейской форме и облокотился о витрину. Финч дружески кивнул ему.

– У Кейси говорили, – сказал полицейский сиплым рокочущим басом, – что Союз чистильщиков шляп в воскресенье устраивает пикник в Берген-Бич? Верно?

– Ага, – сказал Финч. – Гулянье будет первый сорт.

– Дай пять билетов, – сказал полицейский и швырнул на прилавок пять долларов.

– Ишь ты, – сказал Финч, – что-то ты больно...

– Иди ты знаешь куда, – сказал полицейский. – Тебе надо их продать, так ведь? А раз так, значит, кому-то надо их купить. Жаль, что я не смогу туда выбраться.

Меня обрадовало, что Финч пользуется таким авторитетом в своем квартале.

Нас прервала девчушка лет семи с грязной рожицей и чистыми глазами, одетая в перепачканное кургузое платье.

– Мамка велела, – затараторила она, – чтоб ты дал восемьдесят центов для бакалейщика, девятнадцать для молочника и пять центов мне на мороженое, только про мороженое она не говорила, – заключила девчушка, заискивающе, но правдиво улыбаясь.

Финч достал деньги, пересчитал их дважды, и я заметил, что девчушке был выдан доллар и четыре цента.

– Закон спроса и предложения, – заметил Финч, – справедливый закон, – и точно рассчитанным движением надорвал шов на ленте моей шляпы, сильно сократив тем самым срок ее службы. – Только друг без друга они существовать не могут. Я знаю, – продолжал он, уныло улыбаясь, – что она спустит эти деньги на жвачку, она ее страсть как любит. Но что сталось бы с предложением, спрашиваю я вас, если б на него не было спроса?

– А как сложилась дальнейшая судьба короля? – полюбопытствовал я.

– Совсем забыл сказать, – ответил Финч. – Этот вот, что сейчас билеты у меня купил, он самый Шейн и есть. Он вместе со мной сюда вернулся и подался в полицейские.