За несколько дней до выкидыша родители впервые сфотографировались вместе. На карточке они оба в военной форме и глядят в объектив задумчиво и целеустремленно. Снимок был сделан на память о вступлении в бывшую гоминьдановскую столицу. Мама сразу же послала его бабушке.

3–го октября отряд покинул город. Силы коммунистов стягивались к Сычуани. Маме пришлось остаться в больнице еще на месяц, а затем на время поправки ее поместили в роскошный особняк, ранее принадлежавший главному финансисту Гоминьдана X. X. Куну (Кун Сянси), свояку Чан Кайши. Однажды ее отряду сказали, что они будут массовкой в документальном фильме об освобождении Нанкина. Им выдали гражданскую одежду и нарядили простыми горожанами, приветствующими коммунистов. Эту реконструкцию, впрочем, вполне точную, показали по всему Китаю как «документальный фильм» — что было широко распространенной практикой.

Мама оставалась в Нанкине почти два месяца. Она часто получала от отца телеграммы и целые пачки писем. Он писал каждый день и отсылал письма из всех работавших почтовых отделений, что попадались на его пути. В каждом письме он говорил, как ее любит, обещал исправиться и стоял на том, что она не может вернуться в Цзиньчжоу и «уйти из революции».

В конце декабря маме сообщили, что для нее, так же как и для других людей, оставшихся в городе из — за болезни, есть место на пароходе. Они должны были собраться на пристани, когда стемнеет — днем угрожали гоминьдановские бомбежки. Набережную окутывал холодный туман. Фонари, и без того малочисленные, не горели, чтобы не привлекать внимания бомбардировщиков. Резкий северный ветер нес через реку хлопья снега. Мама часами ждала на пристани, притопывая изо всех сил онемевшими ногами, одетыми в стандартные хлопковые «тапки освобождения», на подошвах которых часто писали: «Бей Чан Кайши!» и: «Защищай Родину!».

Пароход вез их по Янцзы на запад. Первые триста с лишним километров, до города Аньцина, плыли только ночью, а днем прятались от гоминьдановских самолетов в тростниках на северном берегу. На судне плыл взвод солдат, которые расставили по палубе пулеметы, в трюме лежало много оружия и боеприпасов. Иногда случались стычки с гоминьдановскими войсками и помещичьими бандами. Однажды, когда они бросили на день якорь в камышах, раздалась пальба и их попытался взять на абордаж гоминьдановский отряд. Мама и другие женщины спрятались в трюме, а охрана отстреливалась. Судну удалось отплыть и причалить в другом месте.

Добравшись до Трех ущелий Янцзы, где река резко сужается и начинается Сычуань, нужно было пересесть на два небольших судна, пришедших из Чунцина. В одно поместили военный груз и часть охраны, в другое — всех остальных.

Ущелья Янцзы называли «Воротами ада». Однажды в полдень яркое зимнее солнце вдруг исчезло. Мама выскочила на палубу, чтобы узнать, что случилось. По обе стороны реки высились гигантские отвесные скалы, склонившиеся к судну и будто готовые раздавить его. Скалы, покрытые буйной растительностью, были так высоки, что почти закрывали небо. Каждый следующий утес казался круче предыдущего, и выглядели они так, словно некогда могучий меч обрушился с неба и прорубил себе между ними дорогу.

Суденышко дни напролет боролось со стремнинами, водоворотами, порогами и подводными скалами. Порой его отбрасывало течением назад, и казалось, что оно вот — вот перевернется. Часто мама думала, что они врежутся в утес, но каждый раз рулевой в последнюю секунду успевал увернуться.

Не прошло и месяца с тех пор, как коммунисты покорили большую часть Сычуани. Повсюду кишели гоминьдановские отряды, брошенные на произвол судьбы Чан Кайши, прекратившим сопротивление на материке и бежавшим на Тайвань. Самая страшная минута плавания наступила, когда одна такая банда обстреляла первую лодку с боеприпасами. Одна очередь попала прямо в нее. Мама стояла на палубе, когда в ста метрах перед ней взметнулся взрыв. Вся река вокруг запылала. Горящие доски понеслись к маминой лодке, казалось, столкновения с пылающим остовом не миновать. Но в то же мгновение он промчался, не задев их, всего в нескольких сантиметрах. Никто не обнаружил ни страха, ни радости. Люди онемели от потрясения. Охрана передней лодки полегла почти вся.

Перед мамой открывался совершенно новый природный мир. В обрывах вдоль ущелий росли гигантские ползучие ротанги (Ротанг — лиана рода каламус (семейство пальмовых).), добавлявшие фантастической картине еще больше экзотики. В пышной листве с ветки на ветку прыгали обезьяны. После плоской равнины вокруг Цзиньчжоу величественные отвесные скалы завораживали.

Иногда судно причаливало у подножия узких черных каменных ступеней, ведших к вершине горы, скрытой за облаками. Обычно неподалеку располагался какой — нибудь городок. Из — за постоянного густого тумана жители зажигали лампы с рапсовым маслом даже днем. Было холодно, и с реки, и с гор дул сырой ветер. Местные крестьяне казались маме ужасно черными, тощими и маленькими, с большими круглыми глазами и острыми чертами лица. На голове они носили нечто вроде тюрбана из белой ткани. В Китае белый — цвет траура, и мама так сначала и подумала: они в трауре.

В середине января приплыли в Чунцин, гоминьдановскую столицу во время антияпонской войны. Мама пересела на маленькую лодку, чтобы добраться до города Лучжоу, в ста пятидесяти километрах выше по реке. Там ей передали известие от отца: навстречу ей прислали сампан (Сампан — разновидность китайской лодки.), и она может отправиться в Ибинь немедленно. Так она впервые узнала, что он благополучно достиг места назначения. К тому времени вся злость на него испарилась. Мама не видела его четыре месяца и скучала. Она думала о том, в какой восторг его приводили речные виды, воспетые древними поэтами, и ей было приятно от уверенности, что он сочинял для нее стихи.

Она тронулась в путь тем же вечером. На следующее утро, пробудившись, она почувствовала, как сквозь мягкий туман пробивается теплое солнце. Вдоль реки тянулись нежные зеленые холмы. Мама снова легла, расслабилась и стала слушать, как плещется вода, ударяясь о нос судна. В тот день, накануне китайского Нового года, она приплыла в Ибинь. Город явился перед ней словно видение, парящее в облаках. Когда они приближались к пристани, мама начала искать глазами отца. Наконец она различила сквозь туман его фигуру: он стоял в расстегнутом армейском пальто, за ним — телохранитель. Широкий берег реки покрывали песок и булыжники. Город будто карабкался вверх по холму. Некоторые дома держались на тонких деревянных сваях, казалось, они покачиваются и вот — вот рухнут.

Судно причалило на окраине города. Матрос перекинул мостик, папин телохранитель подошел и взял мамины пожитки. Мама запрыгала по трапу, и отец протянул руки, чтобы ее поддержать. Обниматься на людях не позволялось, но мама видела, что он радуется встрече не меньше, чем она, и чувствовала себя очень счастливой.

Всю дорогу мама гадала, каков из себя Ибинь. Есть ли там электричество? Такие же высокие горы, как по берегам Янцзы? Есть ли театры? Уже взбираясь с отцом по холму, она видела, что очутилась в захватывающе прекрасном месте. Ибинь стоит на холме, над мысом у слияния двух рек, прозрачной и мутной. В окнах невысоких домов из глины и бамбука сияли электрические огни, а легкие изогнутые крыши показались ей кружевными, почти невесомыми по сравнению с тяжелой черепицей обдуваемой ветрами заснеженной Маньчжурии. Вдали, среди окутанных туманом темно — зеленых гор, поросших камфорными деревьями, метасеквойями и чайными кустами, виднелись бамбуковые хижины. Она чувствовала себя легкой и свободной, чему немало способствовало то, что отец разрешил телохранителю нести ее вещи. Пройдя на своем пути десятки разрушенных войной городов и деревень, она счастлива была видеть, что эти места совсем не пострадали. Семитысячный гоминьдановский гарнизон сдался без боя.