В начале 1960–х годов, несмотря на все бедствия, принесенные Китаю, Мао, народный кумир, оставался на вершине власти. Однако из — за того, что фактически страной управляли прагматики, существовала определенная свобода творчества. После долгой умственной спячки появлялись многочисленные пьесы, оперы, фильмы, романы. В них отсутствовали прямые нападки на партию, да и вообще современные темы затрагивались редко. Мао в то время занимал оборонительные позиции, он все более сближался со своей женой Цзян Цин, которая в 1930–е годы играла на сцене. Супруги решили, что исторические сюжеты используются для маскировки клеветнических измышлений против режима и лично против Мао.

В Китае существовала давняя традиция облекать оппозиционные настроения в исторические одежды, и даже эзотерические аллюзии воспринимались как завуалированные намеки на сегодняшний день. В апреле 1963 года Мао запретил все «драмы о духах», повествующие о мести духов жертв их преследователям. Духи — мстители казались ему слишком похожими на изведенных им классовых врагов.

Чета Мао обратила внимание и на иной жанр — «драму о чиновнике династии Мин», то есть о Хай Жуе. Знаменитое воплощение смелости и справедливости, «чиновник династии Мин» с риском для собственной жизни увещевал императора от имени страдающего простого народа. Его разжаловали и сослали. Мао с женой заподозрили, что под видом «чиновника династии Мин» изображается маршал Пэн Дэхуай, бывший министр обороны, который в 1959 году выступил против разрушительного курса Мао, приведшего к голоду. Почти немедленно после увольнения Пэна произошел расцвет «драмы о чиновнике династии Мин». Мадам Мао обратилась к писателям и министрам, ведающим культурой, с требованием заклеймить эти пьесы, но они не вняли ее словам.

В 1964 году Мао составил список из тридцати девяти художников, писателей и ученых, которых назвал «реакционными буржуазными авторитетами», новой категорией классовых врагов. Среди них фигурировали самый знаменитый автор пьес о «чиновнике династии Мин» У Хань и профессор Ма Иньчу, первый крупный экономист, заговоривший о планировании рождаемости. За это его назвали «правым» еще в 1957 году. Позднее Мао осознал необходимость планирования рождаемости, но возненавидел профессора Ма за его дальновидность.

Список не обнародовали, тридцать девять деятелей не подверглись партийной чистке. Мао спустил его до работников уровня мамы и предписал ловить прочих «реакционных буржуазных авторитетов». Зимой 1964–1965 годов мама возглавила рабочую группу в школе «Бычий рынок». Ей велели искать подозреваемых среди известных учителей и тех, кто пишет книги или статьи.

Маму это задание ужасало, потому что чистка угрожала наиболее уважаемым ею людям. Кроме того она понимала, что никаких «врагов» не найдет. Помимо всего прочего, после недавних преследований люди вообще боялись открывать рот. Она поделилась своими мыслями с начальником, товарищем Пао, руководившим кампанией в Чэнду.

Прошел 1965 год, а мама ничего не предпринимала. Товарищ Пао на нее не давил. Их бездействие отражало общий настрой среди партработников. Большинству надоели политические нападки, они хотели заниматься повышением уровня жизни населения. Однако они не выступали против Мао в открытую, наоборот, способствовали расцвету его культа. Те немногие, кто относился к обожествлению Мао настороженно, ничего не могли поделать: власть и престиж «Великого вождя» делали поклонение ему неизбежным. Они могли позволить себе разве что пассивное сопротивление.

Мао увидел в отклике партработников на его призыв начать охоту на ведьм свидетельство того, что они не так верны ему, как прежде, и сердца их с председателем Лю и генсеком Дэном. Его подозрения подтвердились, когда партийные газеты отказались напечатать написанную с его ведома статью, поносящую У Ханя и его пьесу о «чиновнике династии Мин». Этой статьей Мао стремился вовлечь в охоту на ведьм все население страны. Теперь же оказалось, что он отрезан от своих подданных посредником — партийной системой. Он, в сущности, потерял власть. Пекинский горком партии, где У Хань был заместителем председателя, и Центральный отдел пропаганды, ведавший искусством и средствами массовой информации, не дрогнули перед Мао и отказались заклеймить и уволить У Ханя.

Мао чувствовал угрозу. Он ощущал себя Сталиным, развенчиваемым Хрущевым еще при жизни. Он стремился нанести упреждающий удар и уничтожить человека, в котором видел «китайского Хрущева», — Лю Шаоци, а также его коллегу Дэна и их сторонников в партии. Этой операции он дал обманчивое название «культурная революция». Он знал, что будет сражаться один, и воспринимал этот бой как величественный вызов целому миру, как вселенскую битву. Он даже слегка жалел себя, как трагического героя, ополчившегося на могучего врага — огромный партийный аппарат.

10 ноября, после неудачных попыток опубликовать статью против пьесы У Ханя в Пекине, Мао удалось с помощью своих последователей сделать это в Шанхае. Именно в этой статье впервые появился термин «культурная революция». Партийная газета «Жэньминь жибао» («Народная ежедневная газета») отказалась перепечатать статью, равно как и «Бэйцзин жибао» («Пекинская ежедневная газета»), орган пекинской парторганизации. Некоторые провинциальные газеты на это пошли. В то время отец руководил работой партийной «Сычуань жибао» («Сычуаньской ежедневной газеты»); он был против перепечатки статьи, потому что почувствовал в ней атаку на маршала Пэна и призыв к охоте на ведьм. Он отправился к человеку, ведавшему культурными делами в провинции, который предложил позвонить Дэн Сяопину. Дэна в кабинете не было, к телефону подошел маршал Хэ Лун, близкий друг Дэна и член Политбюро. Именно его слова «На самом деле на престоле должен быть он [Дэн]» отец случайно услышал в 1959 году. Хэ велел не перепечатывать статью.

«Сычуань» опубликовала ее одной из последних, 18 декабря, значительно позднее, чем «Жэньминь жибао», где она вышла 30 ноября. В «Жэньминь жибао» статья появилась только с припиской Чжоу Эньлая, премьера, выступившего миротворцем в борьбе за власть, который от имени «редактора» заявил, что «культурная революция» должна быть «академической дискуссией», то есть не иметь политической окраски и не вести к политическим разоблачениям.

В течение следующих трех месяцев оппоненты Мао, в том числе Чжоу Эньлай, активно маневрировали с целью помешать охоте на ведьм. В феврале 1966 года, когда Мао не было в Пекине, Политбюро приняло решение о том, что «академические дискуссии» не должны вырождаться в преследования. Мао возражал, но его игнорировали.

В апреле отца попросили подготовить документ о «культурной» революции в Сычуани в духе февральского решения Политбюро. Написанный им «апрельский документ» гласил: «Дебаты должны быть исключительно академическими. Резкие обвинения недопустимы. Перед истиной все равны. Партии не следует силой подавлять интеллигенцию».

Перед самой публикацией в мае этот документ задержали. Было принято новое решение Политбюро. На этот раз Мао присутствовал и победил при соучастии Чжоу Эньлая. Мао порвал февральское решение и заявил, что все ученые — диссиденты и их идеи подлежат «уничтожению». Он подчеркнул, что инакомыслящих ученых и прочих классовых врагов поддерживают партработники. Он назвал таких чиновников «идущими по капиталистическому пути» и объявил им войну. Их стали называть «попутчиками капитализма» («каппутистами»). Так официально началась колоссальная по своим масштабам «культурная революция».

Кто же именно относился к разряду «попутчиков»? Мао сам точно не знал. Он знал, что хочет сменить весь состав пекинского комитета партии, — и это ему удалось. Также он желал избавиться от Лю Шаоци и Дэн Сяопина и «буржуазного штаба в партии». Однако оставалось неясным, кто в разветвленной партийной машине верен ему, а кто последователь Лю, Дэна и их «капиталистического пути». Он подсчитал, что контролирует только треть состава партии. Чтобы ни один его враг не спасся, он решил свергнуть всю компартию. Преданные ему люди переживут испытание. Говоря словами Мао: «Разрушайте, а построится все само». Мао не волновало возможное разрушение партии: император всегда одерживал в Мао верх над коммунистом. Не пугали его и невинные жертвы, даже среди самых искренних своих почитателей. Он восхищался изречением древнего полководца Цао Цао, одного из самых любимых его героев: «Лучше уж я поступлю несправедливо со всеми в Поднебесной, чем кто — нибудь поступит несправедливо со мной». Цао Цао произнес эти слова, когда обнаружил, что напрасно убил пожилую чету: старик со старухой, которых он заподозрил в измене, на самом деле спасли ему жизнь.